Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

В начале нового тысячелетия транзитологию сменила гибридология: ученые осознали, что посткоммунистические режимы, которые нельзя назвать ни диктатурой, ни демократией, не обязательно «эволюционируют» в сторону западного идеала. Их институциональные элементы способны формировать стабильные самобытные системы 246 246 Carothers Th . The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy 2002. Vol. 13. № 1. Р. 5–21; Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. № 2. Р. 21. . Эксперименты с формулировками в основном представляли собой попытки расположить политические процессы в отдельных посткоммунистических государствах на оси «демократия – диктатура»: антилиберальная демократия, дефектная демократия, управляемая демократия и т. д., с одной стороны, и полудиктатура, электоральный авторитаризм, конкурентные авторитарные режимы и др. – с другой 247 247 Общий обзор см. в: Cassani A. Hybrid What? Partial Consensus and Persistent Divergences in the Analysis of Hybrid Regimes // International Political Science Review. 2014. Vol. 35. № 5. Р. 542–558. . Эти опыты классификаций фокусируются прежде всего на формальной системе политических институтов – партиях, выборах, конституции, – как будто центр режима, как и в западных государствах, обязательно представляет собой политическую сферу с собственной автономной логикой, отделенную от других сфер социальной деятельности. Однако в посткоммунистическом регионе разделения трех сфер социальной деятельности – политической, экономической и общественной – нет вообще, или оно находится в зачаточном состоянии 248 248 Offe C. Political Corruption: Conceptual and Practical Issues // Building a Trustworthy State in Post-Socialist Transition / Ed. J. Kornai, S. Rose-Ackerman. Palgrave Macmillan US, 2004. Р. 77–99. .

Разделение сфер проявляет себя в культуре и нормах акторов, «населяющих» режим, которые, в свою очередь, предполагают уровень разделения, необходимый для его нормального функционирования. К примеру, при либеральной демократии существует различие между обязанностями политика по отношению к государству и по отношению к своим родным 249 249 Huntington S. P. Political Order in Changing Societies. New Haven; London: Yale University Press, 1968. . Если нормы акторов в подавляющем большинстве отражают то же разделение, что и формальные институты режима, такой режим устойчив. В противном случае акторы будут управлять формальными институтами в соответствии с неформальными нормами – как это часто происходило, когда после смены режима вводились формальные институты либеральной демократии 250 250 Elster J., Offe C., Preuss U. K. Institutional Design in Post-Communist Societies: Rebuilding the Ship at Sea. Cambridge, U. K.; New York, NY, USA: Cambridge University Press, 1998. . Если установленный режим предусматривает иной уровень разделения сфер, чем у фактических акторов, он будет либо а) слаб и подвержен деградации в направлении более приемлемой для них системы, либо б) вынужден создавать специальные (эффективные) механизмы во избежание такой деградации. В странах региона эта неразделенность сфер социальной деятельности выступает в форме определенных, зачастую существующих лишь неформально жестких социальных структур.

Формирование жестких структур можно проследить в исторической перспективе, по периодам до, во время и после коммунизма. В докоммунистическую эпоху разделение сфер соответствовало границам цивилизаций. Говоря о цивилизациях, мы имеем в виду те границы, что выделял Сэмюэл П. Хантингтон 251 251 Huntington S. P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. New York: Simon & Schuster, 1996. , но понять функционирование цивилизаций нам помогает новая теория Питера Д. Каценштейна, разработанная в ответ на критику концепции Хантингтона 252 252 Civilizations in World Politics: Plural and Pluralist Perspectives / P. J. Katzenstein, ed. London; New York: Routledge, 2010. . Согласно этой теории, цивилизаций в мире много, но все они обладают внутренней множественностью и постоянно меняются. Что все-таки объединяет страны в каждой цивилизации под лозунгом «единство в многообразии» – это 1) специфический характер взаимодействия элит разных стран и 2) общая цивилизационная идентичность, разделяемая их населением. В отношении первого Каценштейн акцентирует роль цивилизационных акторов (государств, империй, политических союзов) и приемы, которые они используют для «тихого распространения», копирования и экспорта; в отношении второго он показывает, что люди, населяющие каждую цивилизацию, формируют свою конкретную интерпретацию «действительности», позволяющую им проводить разделительные линия между «нами» и «другими», а также между «хорошим» и «плохим поведением».

Венгерский историк Енё Сюч выделяет три исторических региона Европы, утверждая, что в период наибольшей раздробленности континента после Второй мировой войны Центрально-Восточно-Европейский регион продолжал существовать, но входил в состав советского блока. Восточный периметр Центрально-Восточной Европы он считал границей между западным и православным христианством 253 253 Szűcs J. The Three Historical Regions of Europe: An Outline // Acta Historica Academiae Scientiarum Hungaricae. 1983. Vol. 29. № 2/4. P. 131–184. . Мы, вслед за Сючем, говорим о трех исторических регионах советской империи: западнохристианском регионе, включавшем Прибалтику и центральноевропейские государства, не входившие в состав СССР; восточноправославный регион, состоявший из союзных республик европейской части СССР, а также Болгарии, Грузии, Македонии, Румынии и Сербии; и, наконец, исламский исторический регион, включающий бывшие советские республики Центральной Азии. В этих регионах коммунистическая система утверждалась по-разному, и позднее, после ее падения, они также имели разный потенциал для создания институциональной системы либеральной демократии.

Хотя западнохристианский регион в докоммунистическую эпоху состоял из феодальных государств, в принадлежавших к нему странах наблюдалась более высокая степень разделения и автономии сфер, чем в феодальных государствах, принадлежавших к восточноправославной, исламской и китайской цивилизациям. Неразделенность была представлена серией взаимосвязанных и взаимодополняющих феноменов, которые также были предвестниками жестких структур XX и XXI веков. На уровне социальных структур они включали в себя традиционные, феодальные и межличностные сети, а также слияние власти и собственности 254 254 Ryabov A. The Institution of Power & Ownership in the Former U. S. S. R.: Origin, Diversity of Forms, and Influence on Transformation Processes // Stubborn Structures: Reconceptualizing Post-Communist Regimes / Ed. B. Magyar. Budapest; New York: CEU Press, 2019. Р. 415–435. ; а на уровне структур управления – патронализм (пирамидальную сеть отношений зависимости) с его межличностными сетями и патримониализм (неразделенность частного и общественного), сопутствующий взаимодействиям власти и собственности 255 255 Fisun O. Neopatrimonialism in Post-Soviet Eurasia // Stubborn Structures: Reconceptualizing Post-Communist Regimes. Р. 75–96. .

В коммунистическую эпоху страны, принадлежащие к разным цивилизациям, оказались под «политическим колпаком» диктатуры. Хотя в разных цивилизациях коммунизм принял разные формы, однопартийная система и монополия государственной собственности способствовали появлению одинаковых социальных феноменов и в какой-то степени обеспечивали гомогенизацию этих стран. Коммунистическая система принесла с собой собственную серию взаимосвязанных феноменов, характеризуемых слиянием сфер социальной деятельности, которые укрепили имевший место и прежде недостаток их разделенности 256 256 Kornai J. The Socialist System: The Political Economy of Communism. Oxford: Clarendon Press, 1992. . Если для Центральной Европы эти изменения стали шагом назад, то к востоку от нее они остановили и заморозили процесс разделения сфер социальной деятельности.