Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

В Вологде Джугашвили встретил луганского социал-демократа Петра Чижикова, с которым познакомился в Бутырской тюрьме, когда впервые ехал в Сольвычегодск. Чижиков отбыл ссылку в Тотьме, теперь жил в Вологде и служил во фруктовом магазине выходца с Кавказа Ишмемятова. Филеры снабдили его кличкой Кузнец. Из Тотьмы к нему приехала любовница (вслух она называлась его невестой, но жила с ним в одной квартире), тотемская гимназистка Пелагея Онуфриева, дочь зажиточного крестьянина. Эта пара стала ближайшими приятелями Джугашвили. Он частенько прогуливался с Онуфриевой, которая, очевидно, была кокетлива (филеры наблюдения дали ей кличку Нарядная). Джугашвили принял с ней шутливо-фривольный тон, о котором можно судить по двум сохранившимся открыткам, посланным им Онуфриевой, причем открытки он выбрал с весьма смелыми изображениями: в одном случае репродукция картины, представляющей Афродиту, в другом – и вовсе скульптурная группа страстно целующихся нагих любовников (см. док. 112, 123). Скорее всего это были не более чем шутки взрослого (и воспитанного в Грузии) мужчины с щеголявшей своей раскованностью очень юной девицей. Правда, несколько озадачивает запись в филерском дневнике, из которой вытекает, что Джугашвили дважды оставался на ночь в доме, где квартировали Онуфриева и Чижиков. 24 августа филер проводил его до их квартиры, ждал до четверти двенадцатого часа ночи, но выхода поднадзорного не увидел, а на следующий день после полудня встретил их выходящими вместе с Онуфриевой (см. док. 69). Может, тотемская гимназистка была весьма раскрепощенной, но, вероятнее, здесь крылась не более чем очередная хитрость Кобы-конспиратора. В пользу последнего предположения говорит тот факт, что ночь с 26 на 27 августа он снова провел в квартире Чижикова и Онуфриевой (см. док. 69), причем пришли туда они втроем с Чижиковым, и дело было за считаные дни до побега Кобы. К тому же как раз в тот день он перебрался на новую квартиру, так что ночевка у приятеля могла объясняться простой надобностью где-то провести ночь.

Онуфриева впоследствии вышла замуж вовсе не за Чижикова (их отношения прервались с его отъездом из Вологды, хотя она даже ездила к нему в Луганск, но остаться не захотела), в 1930-х гг. она жила в Вологде, носила фамилию Фомина, муж ее служил старшим техником Нефтесбыта и одновременно заведовал столовой этого учреждения, сама П. Г. Фомина лишь в молодости короткое время проработала учительницей, после революции была домохозяйкой [318]. В разговоре с сотрудницей Института Маркса – Энгельса – Ленина держалась с провинциальной респектабельностью, но рассказала много живых, выразительных подробностей.

В Вологде Джугашвили жил, как обычно, в съемных комнатах, которые часто менял, переезжая из одной части города в другую. Делал он это не из-за придирчивости к жилью, а использовал как конспиративный прием, чтобы запутать филеров, которые при смене квартиры, случалось, на день-другой его теряли. Поэтому не исключено, что остаться ночевать у Чижикова было частью его игры с наружным наблюдением. Таким образом он загодя готовился к побегу, рассчитывая, что, привыкнув к его исчезновению в одном квартале города и появлению в другом, полиция не сразу хватится беглеца. Действительно, после его отъезда 7 сентября два частных пристава сообщили полицмейстеру, что в их участке такой не проживает, третий – что он выбыл еще 22 августа, о чем полицмейстер и донес 16 сентября губернатору [319]. Расчет Кобы, впрочем, оправдался лишь отчасти: при побеге из Вологды ему дали уехать, но в сопровождении филера, и сразу же телеграфировали в Петербург.

Сохранились филерские дневники, описывающие день за днем передвижения Джугашвили по Вологде: вот он вышел из дома, пошел на бульвар, посидел там на скамейке, отправился на почту, в магазин Ишмемятова (не только повидать Чижикова, но и просто за фруктами – Онуфриева вспоминала, что он их очень любил (см. док. 74)), в булочную, в библиотеку. По идее, эти дневники должны были быть очень надежным источником, но только в том случае, если филеры добросовестно исполняли свои обязанности и действительно следили за поднадзорным, а не сочиняли описание очередного дня, сидя в каком-нибудь трактире. Однако даже и в таком случае они должны были сочинять правдоподобно, то есть основываясь на подлинных городских реалиях и привычках объекта наблюдения. Таким образом, все равно их дневники дают близкую к действительности картину, даже если события того или иного дня описаны фантазийно. По большому счету не столь важно, в который день Джугашвили побывал на почте, а в какой – в булочной, главное, что эти дневники рисуют его образ жизни.

Жил он, по всей видимости, неспешно, много прогуливался, приходил посидеть на скамейке в одном из парков. По-прежнему много читал. Подпольной работой в Вологде заняться не стремился, да ее, по мнению местных жандармов, никакой и не было. Самым активным из находившихся в Вологде ссыльных социал-демократов был Александр Аросев, который весной того года вместе с Вячеславом Скрябиным (Молотовым) пытался организовать в городе социал-демократическую ячейку, к 1 мая они составили и разбросали прокламации. Вологодские жандармы считали Аросева серьезным революционером и знали о каждом его шаге. Аросев в июле 1911 г. был арестован, сидел в Вологодской тюрьме, позднее был выслан в Пермскую губернию (см. док. 51). О его знакомстве и встречах с Кобой в то время свидетельств нет, скорее всего Джугашвили приехал в Вологду, когда Аросев был уже в тюрьме. По данным наружного наблюдения, в Вологде Джугашвили довольно регулярно виделся кроме Чижикова с эсером Меером Черновым (филеры прозвали его Сосновый), ссыльным томским студентом, кавказским уроженцем Абрамом Иванянцем (Темный и Сухой), Александрой Ивановной (Бородавка), женой ссыльного студента Николая Татаринова (Темный, в документах путаница, и эта кличка относится то к Иванянцу, то к Татаринову), Афроимом Бейрахом (Косоглазый), сожителем эсерки Марии Гершенович (Шляпошница) (см. док. 55). Как видно, Джугашвили не ограничивал себя обществом социал-демократов, водился и с эсерами (партийная принадлежность Иванянца была полиции неясна, сослан он был за организацию студенческих сходок в Томском университете и мог вовсе не принадлежать ни к какой партии; в документах середины 1920-х гг. он назван меньшевиком [320]).

Прогуливавшийся по Вологде неспешной ровной походкой (см. док. 49) Джугашвили выжидал сигнала из партийного центра, чтобы, по его собственному выражению, «сняться» и отправиться на новое место. И. Голубев вспоминал, что задержка Кобы в Вологде озадачила и их с Коростелевым. «Что могло случиться? – гадали мы. Либо провалился явочный адрес в Вологде на Чижикова, либо Иосиф Виссарионович не получил еще указания от Ленина, либо наши центральные организации не спешили с присылкой для Иосифа Виссарионовича паспорта, денег и явок. Написали письмо одному из наших знакомых ссыльных в Вологде, ругая их за бездеятельность […] Но вологодские товарищи сообщили нам, что дело не в них, а в центре, который что-то медлит» (см. док. 80). Голубев и Коростелев в начале сентября послали Джугашвили письмо и собрали для него шесть рублей (см. док. 81). Письмо это его в Вологде уже не застало.