Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

В окружении Ленина об отъезде Ивановича из Вологды все же думали и планы строили. По-видимому, именно с этим побегом связана неприятная история, касавшаяся А. Иванянца (Иваняна). В середине 1920-х гг. Сталин в разговорах в партийных кругах утверждал, что Иванянц присвоил деньги, присланные из-за границы на его побег. В 1926 г. это стало поводом для рассмотрения персонального дела А. И.Иванянца (Иваняна) Закавказской контрольной комиссией ВКП (б). Сталин 7 июня 1926 г. отправил членам этой комиссии письмо, в котором по пунктам изложил свое обвинение. Оно состояло в том, что в 1911 г. (Сталин не привел более точной даты) из ЦК прислали для него 70 рублей, и Иванянц показал ему телеграмму об этом, где были вытравлены несколько слов, причем денег не передал и не объяснил, ни куда они девались, ни что случилось с текстом телеграммы (см. док. 67). Иванянц, оправдываясь перед контрольной комиссией, утверждал, что вообще не знал Сталина в Вологде и ни о каких присланных деньгах также не знает. Упомянутое письмо Сталина от 7 июня было, очевидно, не первым в деле, так как начиналось с подтверждения того, что он не только был знаком с Иванянцем в Вологде, но и ночевал в его квартире, через него познакомился с другими ссыльными. Члены Закавказской контрольной комиссии Иванянцу не поверили и исключили его из партии [321]. Возможно, тому способствовало и то обстоятельство, что у А. И. Иванянца (Иваняна), в то время работавшего уполномоченным Наркомата внешней торговли в Закавказье, двумя годами раньше уже случился конфликт с наркоматом, обвинившим его в самоуправстве и противоречащих общей политике распоряжениях по местной таможне. В дело пришлось вмешаться Сталину как секретарю ЦК ВКП (б), он дал телеграмму в Закавказский крайком ВКП (б) Г. К. Орджоникидзе и председателю Совнаркома республики И. Д. Орахелашвили, требуя от Иванянца объяснений и предупреждая, что «малейшая попытка неподчинения Внешторгу вынудит ЦК без промедления снять его с поста». Иванянц на это заявил, что выдвинутые против него обвинения не имеют под собой основания, вынудив заместителя наркома внешней торговли А. Аванесова прислать обстоятельный перечень его проступков [322]. Таким образом, Иванянц не только настроил против себя московских товарищей, но и, так же как два годя спустя, пытался начисто отрицать обвинения.

Оправдываясь перед контрольной комиссией, Иванянц стал говорить, что, может быть, и встречался в Вологде со Сталиным, но совершенно его не помнит, как не помнит ничего об истории с пропавшими деньгами, однако абсолютно уверен в своей невиновности. Он подавал апелляции на исключение из партии, обращался за защитой к Орджоникидзе, его дело рассматривала в 1931 г. Центральная контрольная комиссия ВКП(б) и не нашла «никаких оснований к пересмотру решения Зак. Кр. КК ВКП(б) от 8/VI 1926 г. об исключении его из партии» [323]. Заявление Иванянца, что он не помнит ссыльного Сталина, действительно выглядит неправдоподобно, учитывая имевшиеся у жандармов сведения об их тесной связи и «особо близких отношениях» [324].

Изложивший в своей книге эту историю А. В. Антонов-Овсеенко, чрезвычайно пристрастный к Сталину, расценил его письмо об Иванянце как клевету на товарища и привел письмо группы бывших вологодских ссыльных (в том числе Н.Татаринова), вступившихся тогда за Иванянца и отказавшихся верить, что он мог присвоить деньги. Они писали о том, что хорошо знали Иванянца и доверяют ему, что он в ссылке не бедствовал и хорошо зарабатывал уроками математики, много занимался работой для Политического красного креста, часто вкладывая в это дело и свои личные средства [325](действительно, с октября 1911 г. в жандармских сводках появляется указание, что Иванянц «производя сборы денег между ссыльными, оказывает материальную помощь заключенным в Вологодской губернской тюрьме» [326]). Между тем относительно эпизода с пропажей присланных на побег денег выступившие в защиту Иванянца бывшие ссыльные ничего не знали, а исходили из общего мнения о давнем товарище. Поскольку дело в 1926 г. происходило на фоне острой борьбы за власть и не известно, какую позицию занимали подписавшие письмо большевики, сложно судить, в какой мере оно было выступлением в защиту невиновного, по их убеждению, товарища, в какой – политическим демаршем. Еще раз Иванянц пытался апеллировать к самому Сталину в 1936 г., прося «снять с меня ваше обвинение в присвоении мною перевода на ваше имя 70 рублей и помочь мне в восстановлении в партии», но снова не преуспел [327]. Слухи о том, как Сталин рассказывал о не отданных ему деньгах на побег, в искаженном виде дошли до сына Берии Сергея [328]. Следует заметить, что Сталин не часто задним числом выдвигал от своего имени столь жесткие обвинения против давних знакомцев или давал о них скверные отзывы. Например, в 1930 г. он дал вполне доброжелательную характеристику бывшему полицейскому стражнику М. Мерзлякову, надзиравшему за ним в Курейке (см. гл. 24).

Письмо Сталина в Закавказскую контрольную комиссию ВКП (б) не содержит точной даты и оставляет сомнения, к какому из его побегов относился этот эпизод [329]. Наиболее вероятным кажется отнести это к подготовке его сентябрьского побега. Если ему действительно были посланы из ЦК деньги, это может объяснить, и почему он предпринял побег, и почему в итоге так и не добрался до заграницы и не участвовал в партийной конференции. События выстраиваются в логическую цепочку: его ждали на партийной конференции и послали денег на побег и дорогу, он бежал и добрался до Петербурга, но, поскольку денег было недостаточно, за границу не поехал. К тому же это прекрасно согласуется с полученными в Москве секретными сведениями от агентуры.

Начальник Московского охранного отделения полковник П.П. Заварзин 17 августа 1911 г. известил начальника Вологодского ГЖУ полковника Конисского, что, по его сведениям, проживающий в Вологде Коба «вошел в непосредственные сношения с заграничным партийным центром и ныне получил уже предложение приехать за границу для соответствующего инструктирования и исполнения обязанностей разъездного агента ЦК», причем Заварзин предостерегал: «Изложенные сведения, как добытые отчасти через весьма близко стоящую к делу нелегального корреспондирования секретную агентуру, и частью представляющие собою материалы из „совершенно секретного" источника, имеют быть использованы с исключительной осторожностью и предъявлению не подлежат ни в коем случае» (см. док.53). Это означало, что сообщение получено от одного из наиболее важных и тщательно охраняемых агентов, таких как Бряндинский или Роман Малиновский.

Получив эти сведения, полковник Конисский отозвался, что Коба – это Иосиф Джугашвили. Полковник был в затруднении, ведь ни малейших законных оснований для ареста Джугашвили в Вологде не было, он решительно ничего недозволенного не совершил. Поэтому Конисский запросил московских коллег, нет ли у них какой-то информации, могущей стать поводом для ареста (см. док. 54, 55). Но и в Москве такого не было, оттуда только подтвердили, что «обыск Джугашвили недопустим» (см. док. 59), чтобы не разоблачить агента. Полковнику Конисскому ничего не оставалось, как наблюдать за Джугашвили, а в случае его самовольного отъезда известить петербургских и московских жандармов. Полковник отметил, что Джугашвили действует очень осторожно и вполне способен обмануть наружное наблюдение (см. док. 55).