Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Уратадзе также размышлял о партийном статусе Кобы и сравнивал его с другими местными большевиками. Все они представлялись ему непригодными к настоящему лидерству: «У большевиков на самом деле не было никого, кто бы своей эрудицией или другими какими-либо качествами мог бы влиять на направление общественной мысли и тем заслужил бы доверие грузинского народа». Не забыв о рекламе собственной фракции и обычных для грузинских меньшевиков уверениях в своем демократизме в противовес большевистским «ложным воззрениям» («у нас организация формально была нелегальная, но внутри, в сфере управления, широко-демократическая и при таких условиях не так-то легко было проводить закулисные интриги. Но у большевиков было совершенно иначе, и там интригам друг против друга не было пределов» [841]), Уратадзе дал едкие характеристики наиболее видных большевиков. Первым среди них он назвал Ф. Махарадзе, которого почитал «среди них лучшим журналистом», оговариваясь, что ничего значительного Махарадзе не написал, вел полемику по мелким поводам, «никогда не написал ни одной статьи, которая серьезно доказывала бы преимущество большевистской позиции», но писал «легко и литературно довольно хорошо». «Как администратор и руководитель органов управления он ниже всякой критики. Когда его назначили председателем Ревкома, многие большевики говорили вслух: „Какой он председатель? Ему нельзя доверить и двух гусей. Его надо было поместить в архиве, писать в газетах“ и т.д.» [842]Следом Уратадзе ставил Буду Мдивани и Иосифа Джугашвили, считая их действительными соперниками в борьбе за влияние в партии. Мдивани он описывал как человека «высокого роста, красивого, с княжескими замашками», душу компании, любителя застолий, в том числе вполне буржуазных, шутника и гедониста, приятного в личных отношениях и всеми любимого. Мдивани «имел большую семью, но не отказывался и от ухаживания», бывал повсюду, часто в роли тамады, выступал на сцене грузинского театра, причем не гнушался играть в крайне националистических пьесах, в которых имел особенный успех («когда он своим громовым голосом по ходу пьесы произносил „да здравствует родина“, весь зал дрожал от аплодисментов. В труппе его считали самым лучшим исполнителем националистических ролей»). Имел Мдивани большой успех и как митинговый оратор, но к партийной работе был мало склонен, терпеть не мог дисциплины, почти не бывал на партийных собраниях, «не думаю, чтобы Мдивани создал хотя бы одну партийную группу». В силу описанных качеств Буду имел больше друзей среди меньшевиков, чем среди большевиков. Джугашвили во многом представлял его противоположность: «Это – человек мрачного характера, безжалостный, мстительный. На больших собраниях он не мог сравниться с Мдивани, но на партийных собраниях затемнял Мдивани», превыше всего интересовался партийной работой, «все внимание направлял на овладение организациями, не останавливаясь для этого ни перед чем». Далее следовали обычные для меньшевиков филиппики: интриганство, «кто мог согласиться работать с Джугашвили. Он ни с кем не мог сотрудничать» (это противоречит тезису Арсенидзе об особенном умении Кобы создавать себе преданных сторонников и использовать их), «он был единственный, у кого не было ни одного товарища, ни одного друга», наконец, Коба не мог долго задержаться ни в одной организации, повсюду дело оканчивалось партийным судом. «Такой человек не мог, конечно, собрать вокруг себя никого. Поэтому он не имел шансов на лидерство в своей фракции»Там же.С. 208-210.. В сказанном наверняка есть серьезная доля истины, но все же речь о человеке, сумевшем в конечном итоге стать лидером не провинциальной партийной фракции, а огромного государства, что придает инвективам проигравшего свое дело грузинского меньшевика Уратадзе курьезный оттенок.

По мнению Уратадзе, мог бы стать лидером Цхакая, «если бы не его слабохарактерность». Лучше прочих мемуаристу казался Степан Шаумян, но здесь он указывает на важнейший момент: Шаумяна, несмотря на его активную деятельность, нельзя было считать профессиональным революционером, так как параллельно он почти всегда имел легальную службу, а по понятиям нелегальной среды это делало его партийцем второго сорта и снижало шансы превзойти профессиональных подпольщиков, одним из которых был Джугашвили [843].

Таким образом, из текстов Арсенидзе и Уратадзе следует, что в их глазах Иосиф Джугашвили в те годы стал одним из важнейших тифлисских большевиков. Непонятно все же, каким образом ему удалось стать единственным большевистским делегатом от Тифлиса на двух партийных съездах, почему местные меньшевики не смогли этому помешать. Быть может, в 19061907 гг. их ненависть к Кобе была еще не столь велика, как стала потом в эмиграции? Или же его влияние в Тифлисе было более значительным, чем они соглашались признать?

С лета 1906 г. для Иосифа Джугашвили начался короткий период семейной жизни в доме родственников, с молодой женой. Познакомил его со своей семьей, состоявшей из трех сестер, Александр Семенович Сванидзе. Старшая из сестер, Александра, в 1904 г. вышла замуж за Михаила Монаселидзе, знавшего Джугашвили по семинарии. «Как-то мой шурин отозвал меня в сторону и сообщил, что желает привести к нам на ночевку товарища Сосо Джугашвили, он просил ничего не говорить пока об этом его сестрам. Я был согласен. С этой поры товарищ Сталин начал проживать в нашей квартире. Это было в 1905 г. Сюда к нему приходили „Камо“, Миха Бочаришвили, Миша Давиташвили, Г. Елисабедашвили, Г. Паркадзе и время от времени М. Цхакая, Ф. Махарадзе, С. Шаумян и др.», – вспоминал Монаселидзе [844].

Сестры имели швейную мастерскую в том же доме, где и жили, на Фрейлинской улице в Тифлисе. Мастерская пользовалась известностью, сестры были модными портнихами. Когда Иосиф Джугашвили отправлял из Стокгольма открытку, адресованную М. Монаселидзе, он, очевидно, предназначал ее для Екатерины Сванидзе, но приличия не позволяли писать ей напрямую. Текст послания выдержан в традиции слегка церемонных обывательских писем родственникам (см. гл. 11, док. 18). Открытку он выбрал с репродукцией картины Ээту Исто «Нападение», написанной в 1899 г. и ставшей символом русификации Финляндии и национально-освободительной борьбы финнов. На этой картине в духе бурного романтизма изображена дева в белом платье, на скале у бурного моря, с большой книгой в руках, на книгу кидается огромный черный орел, символизировавший Российскую империю [845]. Знал ли Иосиф Джугашвили о смысле картины или просто выбрал понравившуюся открытку с эффектной романтической сценой? Если он знал подоплеку, то открытку выбрал не случайно, может быть, даже с намеком на сходное положение Грузии. Если же не знал, то при виде этой открытки напрашивается предположение, что Коба и сестры Сванидзе были неравнодушны к «Песне о буревестнике» М. Горького.