Сергей Васильев - Псковская судная грамота и I Литовский Статут

По мнению С. Борисенка, в достатутовый период господствовало «старое земское право», которому следует отдать предпочтение как источнику I Литовского Статута [370].

О том, что нормы Псковской Судной грамоты бытовали в форме правовых обычаев, говорит то обстоятельство, что берестяные грамоты XII–XIV вв. наполняют этот памятник права «живым, конкретным содержанием» [371].

В историографии поднимался вопрос о «национальной» принадлежности норм обычного права, послуживших источником I Литовского Статута. Попытаемся осветить эту проблему, оставив в стороне «украинский» и «белорусский» характер Статута [372]. По справедливому замечанию В. И. Пичеты, «в этих спорах, были ли Статуты 1529 и 1566 гг. белорусского или украинского происхождения» присутствуют «наличие национализма и неисторичность» [373].

Основной проблемой, на наш взгляд, является соотношение русского (древнерусского) и литовского права.

В историографии XIX в., как указывалось выше, признавалось своеобразие собственно литовского права и его влияние на законодательство Великого княжества.

Имеет место и иная точка зрения. Так, Н. А. Максимейко полагал, что I Литовский Статут вобрал в себя именно русское обычное право, а собственно Литва, находясь на более низкой ступени развития, не могла оказать влияние на развитие правовых отношений [374]. По мнению Ф. И. Леонтовича, древнейшее литовское право при сходстве жизненного уклада и быта восточных славян и литовцев было тождественно славянскому [375].

Языковое сходство, а также общие черты древнейшей материальной культуры древних славян и предков литовцев наводят исследователей на мысль о том, что некогда существовал период «балто-славянской общности» [376]. Период XI-XIII вв. отмечен взаимопроникновением и взаимообогащением балтийской и славяно-русской культур, что подготавливало почву для образования Литовско-Русского государства [377]. По мысли современного исследователя Великого княжества Литовского А. К. Кравцевича, «началом ВКЛ стал политический союз двух основных региональных сил – восточнославянских городов-государств с некоторыми наиболее сильными вождями балтийских племен» [378].

Вместе с тем выявление в I Литовском Статуте черт собственно литовского права затруднено, поскольку сведения о правовой жизни древней Литвы крайне скудны. Известно, в частности, что в языческой Литве был суд, имелись и тюрьмы [379]. Известны также и литовские законы-предания, связанные с мифическими князьями Вайдевутом и Брутеном. Интересно положение этих законов об убийстве, согласно которому родственники убитого могли или казнить выданного им убийцу, или же пощадить [380]. Этот принцип находит место и в I Литовском Статуте.

В. Т. Пашуто писал, что для восстановления пробелов истории литовского права и политических институтов необходимо привлечение источников по истории пруссов, в частности Помезанской Правды [381].

Насколько правомерен такой подход?

Ведь, например, ст. 104 Помезанской Правды «о братьях» близка ст. 94 Псковской Судной грамоты [382], а многие постановления I Литовского Статута находят соответствие в европейских средневековых законах, коренясь в древнейших общеевропейских обычаях [383].

С другой стороны, между Помезанской Правдой и I Литовским Статутом прослеживается общность: Помезанская Правда в девяти случаях предусматривает ответственность «шеей» [384], что соотносится со Статутом, использующим выражение «за шию выдати».

Отраженной в I Статуте нормой литовского права (отличной от положений права русского) является, по всей видимости, двойная композиция – «навязка» за преступления против женщин [385].

К следам собственно литовского права можно отнести упоминание в I Литовском Статуте «торпоста». Это слово литовского происхождения обозначало какого-то посредника, связанного с институтом добрых людей: «…а торпоста будеть чоловек добрый». Приведем данную ст. 13 «Коли на кого знаки слушные пописаны будуть», р. XIII полностью: «Коли бы на которого чоловека подозреного знаки злодейские пописаны, а тые знаки были бы слушны, а торпоста будеть человек добрыи, таковыи человек маеть быти на мучене выдан [386].

Торпоста (торпостай), как указывают издатели I Литовского Статута, был, по-видимому, пользовавшийся общественным доверием человек, по приглашению потерпевшего присутствовавший при сообщении «соком» о том, что тот видел и знает о совершении обвиняемым преступления. «Торпостай – не должностное лицо, но имел большое значение в судебном процессе по уголовным делам, разрешаемым великокняжеским судом, который в этих делах не производил никаких следственных действий» [387].

Здесь можно говорить о синтезе литовских и русских правовых институтов, литовских и русских правовых обычаев, взаимопроникновении юридических норм.

Как представляется, собственно литовское обычное право оказало на Статут некоторое, однако незначительное влияние; приоритет принадлежит праву русскому, о чем, в частности, и свидетельствует сходство юридической терминологии Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута.

Представляет интерес и вопрос о том, какие факторы способствовали столь длительному сохранению в русских землях Великого княжества Литовского традиций древнерусского права.

По мысли Ю. Бардаха, мощное воздействие оказал «православный фактор» – противостояние в Великом княжестве католичества и православия. Стремясь сохранить самобытность, православные русских земель Литвы противились и изменениям в правовой сфере, введению норм «канонического» и «государственного» права, ревностно отстаивали свой жизненный уклад и обычаи [388]. Это можно охарактеризовать как конфронтацию между правом государственным и «живым правом общественным» [389].

Под правом государственным во многом следует понимать польское право. После Кревской унии государственная и общественная жизнь Великого княжества Литовского постепенно преобразуется по польскому образцу. Польская шляхта была примером для шляхты Литвы [390].

Вопрос о влиянии польского права на I Литовский Статут следует рассмотреть, поскольку некоторые предшествующие юридические памятники, как, например, земский привилей 1457 г., упоминают «право коруны польское» и т.п. [391]

Так, в Привилее 1440 г. читаем: «Милостью божьею мы, Казимир, королевичь, великий князь литовски, жомойтски, руски и иных, сведомо чиним всякому сею нашою грамотою, хто на нее оузрит или чтоучи услышит штож дали есмо: духовным, и князем, и паном, и бояром, и земяном, и местчаном, и всему поспольству земли Новгородская права вольная, добрая, хрестьянская как у полской коруне суть … » [392]

Многие нормы права I Литовского Статута «обусловлены прежде всего сословным строем Литовско-Русского государства» [393]. Польское влияние отразилось главным образом на «шляхетском праве» законодательного памятника, однако, как показывает сопоставление с польскими источниками, происходило не слепое копирование, но переработка в соответствии с местными условиями и традициями [394]. К началу XVI в. относится и заимствование польских юридических терминов [395].