Сергей Васильев - Псковская судная грамота и I Литовский Статут

Как указывалось выше, для правовой системы Великого княжества Литовского было характерно понятие «земское право».

В средневековой Чехии также бытовало понятие «земское право», причем его содержание весьма сходно с «литовским».

Чешская система «земского права» формировалась с начала XIII в. Постепенно политическая власть здесь стала принадлежать не только королю, но и привилегированным классам, представлявшим весь чешский народ. Высшая знать совместно с сословиями (все вместе они назывались нацией, народом) имела собственную печать, прикладывавшуюся наряду с королевской к государственным документам. Королевские придворные должности и королевский суд со временем трансформировались в земские должности и земский суд. «Основания “земского права” лежали в местных обычаях, сложившихся к концу XII в.» [419].

Таким образом, понятие «земское право» и в Великом княжестве, и в Чехии покоится на схожести общественно-политического развития.

Не могло ли такое сходство привести к непосредственному восприятию самого термина «земское право», а также и заимствованию чешских правовых норм?

Влияние на Великое княжество Литовское соседней Польши хорошо известно. Гораздо менее изучена проблема культурных связей Литовско-Русского государства с Чехией и другими славянскими землями.

О том, что Великое княжество Литовское находилось в тесном культурном общении со многими славянскими народами, свидетельствует появление к началу XVI в., а затем и в течение всего столетия множества литературных памятников западноевропейского происхождения в польском и чешском переводах, а также целый ряд рукописей на сербском языке [420].

В исторической литературе отмечалось сходство отдельных норм, формулировок и терминологии I Литовского Статута и чешских памятников, в частности Ряда права земского XV в. [421]

Такие встречающиеся в I Литовском Статуте слова, как «шибеница» (виселица), «шаленный» (сумасшедший), заимствованы из чешского языка [422].

В Ряде права земского широко распространены такие характерные для I Литовского Статута и деловой письменности Великого княжества термины как «урядник», «шкода», «сведчить», «рок», «сведок», «земяне» и др.

Приведем некоторые примеры.

Как Ряду права земского, так и I Литовскому Статуту известна «очистка» – «очистительная», оправдательная присяга. Чешский памятник в ст. 54, в частности, говорит: «…mata svobodne dediny, aby ocistila jeho prisahu » [423].

I Литовский Статут в ст. 7, р. XIII постановляет: «Тэж уставуем, иж коли бы который шляхтича другий раз о злодейство без лица первый раз перед врадом был обвинен, тогды таковой, естли лицо при нем не застанут, маеть присягою своею телесною невинность свою очистити» [424]. О подобной «очистке» говорит и ст. 8 этого же раздела Статута.

И I Литовский Статут, и Ряд права земского употребляют выражение «рок положен», устанавливая срок судебного разбирательства. Ряд права земского в ст. 60 говорит: « …rok ma jim polozen …» [425]Статут в ст. 3, р. VIII постановляет: «… рок сторонам ку граниченю судом положоным маеть быти завитый…» [426]

Чешский закон в ст. 68 предписывает проведение очной ставки перед «sedm svedkov» [427]. По ст. 1, р. VIII I Литовского Статута при земельном споре стороны могут « с шестма светки а сам семый на всем присягати » [428].

Проблема чешского влияния на правовую систему Великого княжества Литовского является составной частью более общего вопроса, а именно рассмотрения Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута в контексте памятников славянского права.

По наблюдению И. Даниловича, юридическая терминология I Литовского Статута «отзывается у богемцев, иллирийских славян и, вероятно, у всех прочих западных племен» [429].

В более общем ключе этот тезис может быть отнесен и к другим памятникам восточнославянского права. Так, по мнению Ф. И. Леонтовича, южнославянский Полицкий Статут представляет «разительное, иногда буквальное сходство с древнейшими нашими памятниками, в особенности с Правдою и Псковскою Судной грамотой. Общая их основа старые славянские обычаи» [430].

В украинском языке отмечены «сербизмы», «болгаризмы»; исследователи объясняют этот факт поздними (XV–XVI вв.) заимствованиями. Так, по-болгарски и по-украински «вор» (преступник, занимающийся кражами) – «злодей», «злодiй» соответственно, что расходится с одной стороны с общеславянским «тать», с другой стороны – с появившимся в русском языке с XVI в. словом «вор» [431].

Несомненный интерес представляют отраженные в Псковской Судной грамоте и I Литовском Статуте пласты древнейшей общеславянской правовой лексики.

Как в Псковской Судной грамоте, так и в хорватском Винодольском Законе 1288 г. содержится термин «братчина», обозначающий общественное явление, социальный институт.

«Братчина» Грамоты – общественный пир, в ходе которого происходило разбирательство судебных тяжб между его участниками. Во время «братчин» «как бы оживали старые семейные власти и начала, оживал семейный родовой суд» [432].

Возглавлял этот суд «староста» [433], «пировой государь». Древний обычай «братчины» принял в Псковской Судной грамоте характер законного учреждения [434]. «Братчина» Грамоты, с одной стороны, имеет такое же значение, как все другие суды [435], но, с другой стороны, право самосуда не было обязательным для ее членов; при взаимном согласии они могли отказаться от суда «братчины», позвать приставов и решить свое дело общим порядком [436]. Суд «братчины» пользовался, вероятно, нормами обычного права, и за драку на пиру виновный выдавался обиженному [437].

Судебный характер «братчин», как следует полагать, не был явлением исключительно псковским. Так, даже в XIX в. в Вологодской губернии бытовала поговорка «Братчина судит, ватага рядит» [438].

Интересные сведения о «братчине» содержит относящаяся к 1538 г. «Уставная королевская грамота виленским мещанам на учреждение братства кушерного». В источнике говорится о мещанах, которые «за свой власный наклад меды куповали и сычивали на ворочистые свята» [439]. Подобно «братчине» Псковской Судной грамоты, пир здесь также возглавлял «староста», наделенный полномочиями для улаживания, могущих возникнуть во время пира конфликтов, «братство» же в целом пользуется правом судебной автономии. В грамоте, в частности, говорится: «…и пак бы се хто впивши и якие збытки починил, слова непочестивые мовил, або на стол узлежал и питье разливал, тогды старосты такового мают первей словы скарать, а если хто упорный будет, а от того ся не повстягнет, такового яко впорного, виною братскою мают карати, чим братья обложат. При том, если хто в дому их братском ростыри албо зваду с ким учинил, и кому на кого жаль будет, таковый мает тогож часу речь и жаль свой старостам тамошним обжаловать и старосты жалобы его выслухавши мают на завтрашний день отложити, а потом вся братья оного братства на завтрее ся до дому братского зшедши того дела судовым обычаем межи ними мают досмотрети, а винного виною братскою карати…» [440]Виленское «братство», несомненно, генетически связано c древнерусской «братчиной», явственно выступает и общинная, а также судебно-правовая сущность «братства».