Сергей Васильев - Псковская судная грамота и I Литовский Статут

Зарождение «братчины» («братства») как территориально-общинного объединения следует отнести к эпохе родового строя, cвязав этот институт с обрядом побратимства. «Братские» отношения пронизывали многие стороны общинного быта древних славян. Постепенно, по мере того как «родственная связь сменяется территориальной» [492], «братчина» («братство») превратилась в соседский союз.

Можно предположить определенную преемственность между древней «вервью» восточных и южных славян и «братчиной», «братством». Как отмечает М. М. Фрейденберг, «вервные братья» у южных славян времен Полицкого Статута – это наименование «коллективов, известных в более позднее время под названием братство» [493].

Итак, допустимо предположение о том, что «братчина», «братство» – изначально коллектив родственников по мужской линии, ставший впоследствии территориальной соседской общиной. То же самое можно отнести и к «верви», сочетавшей родственные и соседские узы.

Можно предположить, что члены древнерусской «верви» устраивали совместные пиры, что также указывает на возможную связь «верви» и «братчины», «братства». Л. В. Данилова полагает, что «статья 16 Русской Правды, упоминающая об особых пирах в верви (упоминание связано с возможностью “свады” убийства), свидетельствует об идеологическом и бытовом единстве этой общности» [494].

Рассмотрим такие отраженные в южнославянских и восточнославянских памятниках права термины, как «порубы», «застава», «новщина» – «новина».

Cудебник Казимира 1468 г. содержит термин «порубы», не раскрывая его значения. I Литовский Статут в ст. 8, р. IX «…естли бы хто перевес чужий порубал або сеть с перевеся скрал, двадцать рублев грошей» [495]. Статья 10 этого же раздела устанавливает наказание для тех, кто порубал «хмелища» [496].

В историографии XIX в. под «порубами» Судебника Казимира понимали самовольную порубку леса. Исследователи XX в. установили, что под данным термином вытупают противоправные, насильственные действия [497].

«Порубы» Судебника Казимира находятся в комплексе с постановлениями о «наездах».

Cходная терминология известна и средневековому южнославянскому праву. Так, Винодольский Закон употребляет термин «рубане» и производный от него глагол «рубати». Значение этих слов близко «порубам» и глаголу «порубал» Судебника Казимира. О термине «рубане» И. В. Ягич писал: «Глагол рубати, откуда производится рубане, заимствован из итало-латинского языка. Итало-латинское же rubare, robare, raubare – происхождения немецкого. И глагол, и существительное очень употребительны в латинских грамотах Истрии и хорвато-далматинского Приморья, откуда они пришли в простонародное наречие тех же стран. Глагол рубати значит иногда пленять, т.е. захватывать что-нибудь в запрещенном месте и налагать штраф на виновного» [498].

Логично предположить, что термин «порубы» возник подобным же образом, как и термин «рубане» Винодольского Закона (по И. В. Ягичу). Латинский язык (позднесредневековая латынь) обладал в Великом княжестве Литовском статусом «второго государственного языка», и термин «порубы», проделав сходную с южнославянским «рубани» эволюцию, мог быть заимствован из позднесредневековой латыни.

С другой стороны, сложившееся к тому времени западнорусское наречие, носившее в письменных памятниках названия «простая молва», «проста мова», «речь русская», «простый язык», «язык простый русский», «простый руский диалект» [499], активно пополнялось лексикой немецкого происхождения [500]. Следовательно, «порубы» могли быть заимствованы и из немецкого языка. В этой связи следует отметить, что в Помезанской Правде, близкой к Великому княжеству Литовскому территориально, грабеж обозначается термином «rawbe» [501].

Однако термин «порубы» Судебника Казимира имеет, по-видимому, иное происхождение. Терминология, производная от корня «-руб-», характерна вообще для древнерусской письменности. Значение производных от этого корня слов – «грабить», «захватывать» [502]. Так, в Новгородской I летописи под 6642 и 6696 гг. соответственно читаем: «… рубоша новгородьц за морем в Дони» и «…рубоша новгородьце варязи на гътех» [503].

В договорной грамоте великого князя Василия Васильевича с Дмитрием Шемякой 1434 г. сказано: «А татя, разбойника, рубежника, беглеца по исправе выдати». Под «рубежником» в XIX в. понимали «поединщика» (запрет поединков) [504], однако следует понимать грабителя, захватчика.

В Судебнике Казимира один из примеров: «А которые бы сами собою порубы делали и любо наезды чинили…» [505]

Данная терминология имела и еще один смысловой оттенок, обозначая «наложение штрафа», «конфискацию имущества, товаров». Так, например, торговые грамоты предписывают «рубежа не творить». Примечательна жалоба 1412 г. новгородцев – «порубных людей», которых немецкие купцы «порубили», т.е. конфисковали у них товар [506].

Таким образом, значение терминов производных от «-руб-» близко и у южных, и у восточных славян.

Как показал А. А. Зализняк, в форме «вырути» – «конфисковать товар» терминология эта присутствует в одной из древнейших (XI в) новгородских берестяных грамот [507].

Интересно отметить, что форма «рути» аналогична одной из форм производного от «хуса» – «набег», «разбой» глагола «хути» («хусовати»), также хорошо известного у южных славян [508].

Видимо, древний корень «-руб-» означал изъятие чего-либо, как законное, так и противозаконное. Так, в Повести временных лет читаем, что князь Владимир «поча нарубати муже лучьшие от словен, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады; бе бо рать от печенег» [509].

Все это убеждает: корень «-руб-» унаследован южными и восточными славянами от эпохи славянского единства, а И. В. Ягич заблуждался. Восприятие германского корня могло произойти на определенном этапе истории славянства, когда славяне соседствовали с «носителями древне-германских диалектов» [510]. Германское по происхождению «хоса» – «набег», «разбой» [511], как представляется, могло быть заимствовано в этот же период.

Полицкий Статут употребляет термин «застава», обозначающий залог. Термин «застава» характерен для западнорусского права. Так, р. X I Литовского Статута носит название «О именях, которые в долзех и о застави» [512].

Б. Д. Греков отмечал, что в Полице в «заставу» могли отдаваться имения – «племенщины» в качестве залога в обеспечение долга [513], что соотносится с I Литовским Статутом, по которому в «заставу» отдавались имения. Институт «заставы» как залога имущества в Великом княжестве Литовском, безуловно, вырос на местной почве «военно-служилого» характера Литовско-Русского государства [514].

Полицкий Статут рассматривает «заставу» в ст. 9, озаглавленной «О предателе (изменнике), залоге (“застава”) и насилии (“сила”)»: «И тко се застави прид кнезом и прид суци од силе що именуче застава – ако тко упаде у заставу, що ее застави прид кнезом и прид судци, од застава пол кнезу а друга пол опчине поличкое, изнимаче опченоа пристава диео». В переводе: «Если кто перед князем и перед судьями положит залог на случай насилия (разбоя, ограбления), что именуется “застава”, в случае просрочки залога, от залога половину князю, а другую половину общине Полицкой, выключив часть общинному приставу» [515]. Б. Д. Греков, указывая, что данное постановление «подразумевает заклад имущества перед князем и перед судьями для предохранения на случай ограбления», отмечал также, что «статья не очень ясная» [516].