Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

К ним присоединяются последовательно прибывавшие после 1870 года и участвовавшие в I Мировой войне. В августе 1914 года 10 000 прибывших из–за границы евреев пошли в армию добровольцами, 4000 из них вступили в Иностранный легион, прежде чем получили разрешение присоединиться к частям французской армии. Понеся тяжелые потери в боях, французское еврейство разделяет всеобщую эйфорию после победы: даже Баррес отдал должное их патриотизму. Державшиеся до войны врозь, давно живущие во Франции евреи и те, кто осел здесь позднее, теперь воссоединились и стали называть себя израэлитами.

Традиции иудаизма не участвуют в публичной жизни, но лежат в основе семейных и социальных отношений. Стиль отношений в обществе израэлитов имеет больше сходства с жизнью предыдущего поколения, нежели со стилем жизни католической буржуазии рассматриваемого периода. Хотя внешне они вроде бы входят во все круги общества, предпочтение отдается отношениям внутри общины. Французский иудаизм в межвоенный период носит «приходской» характер, он основан в большей мере на социальных отношениях, чем на религии, и синагога в первую очередь место встреч, а потом уже — место молитвы. Как и у католической буржуазии, еженедельный визит в синагогу или участие в делах благотворительности — главная черта общественной жизни. Сокращается количество бар–мицв и религиозных браков. Консисторские раввины (которых насчитывалось 30 в 1905 году и 17 в 1930–м) проводили в среднем 800 похорон и 400 браков по религиозному обряду. В то же время по–прежнему практикуется эндогамия, даже у нерелигиозных людей, что объясняется, с одной стороны, традицией, а с другой — узостью среды. Тех, кто, как философ Жюльен Бенда, среди знакомых своих родителей встречал неевреев, мало. Однако границы между социальными слоями в среде еврейской буржуазии более проницаемые, чем в среде католической буржуазии; престиж обладания дипломом компенсирует незначительность капитала. Будучи выходцем из семьи со «скромным» достатком (его отец был музыкантом польского происхождения), Бергсон женился на дочери управляющего банком Ротшильда; Люсьен Леви—Брюль, сын мелкого коммерсанта, стал зятем богатого ювелира, и т. д. Весьма распространены браки по договоренности, в особенности двойные браки, когда двое братьев женятся на двух сестрах. Если в Париже израэлитов много и найти себе удачную партию внутри сообщества достаточно легко, то в провинции дело обстоит иначе. Провинциальные евреи проводят встречи, на которые приходят целыми семьями; это возможность познакомиться с кем–то и завязать отношения.

Периодизация истории частной жизни евреев не совпадает с периодизацией национальной истории. Если I Мировая война ускорила интеграцию, на какой–то момент оказавшуюся под вопросом из–за дела Дрейфуса, то в начале Третьей республики под влиянием урбанизации (сельские общины постепенно исчезали) начался закат конфессионального иудаизма. Тем не менее горячие республиканские убеждения не повлекли за собой отказа от религиозных традиций. Они сохранились в семьях, однако при их отправлении избегали какой бы то ни было публичности. Уместно будет напомнить о роли католиков–во всяком случае, подавляющего их большинства — в антисемитизме, который был одновременно причиной и следствием «Дела». Среди 106 000 подписчиков антисемитской газеты La Libre Parole, издававшейся Дрюмоном, было 30 000 священников. С точки зрения буржуа–еврея, республиканца и светского человека, было некое противоречие в том, чтобы оставаться сторонником Республики — освободительницы и при этом афишировать свою религиозность. Скрытый на публике, иудаизм продолжал существовать в частной сфере, где царила еврейская мама, более чем когда–либо озабоченная тем, чтобы передать детям традиции. Отсюда это признание историка Жюля Изака: «Если я еврей, то только благодаря матери». С этой точки зрения поколение, ставшее взрослым в межвоенный период, продолжает традицию скрытности своих старших братьев.

У израэлитов живы остатки традиционной религиозной практики, сохраненные ими с детства. Шаббат отличается от других дней недели: блюда во время семейного обеда в пятницу вечером кошерные не в полном смысле этого слова, но все же отличаются от повседневной еды. В них заключается момент праздника, сопоставимого с «тайным языком предков», о котором писал Марсель Пруст: некий порок в глазах посторонних, в лоне семейного клана он имеет большую эмоциональную ценность. Празднуют Йом–Киппур, Рош ха–Шана, Песах, но без соблюдения ортодоксального ритуала. Во время седера — пасхальной трапезы — глава семьи ограничивается чтением нескольких молитв и разговорами об истории еврейского народа.

Уходу иудаизма в частную сферу способствовал дефицит религиозного образования, пущенного на самотек французскими раввинами, не являющимися больше носителями толкования священных текстов. В школах по изучению Талмуда и Торы давалось весьма посредственное образование: «Два–три раза в неделю мы приходили к раввину и мало что узнавали там. Я с трудом выучил бераху [279] Бераха — еврейская благодарственная молитва. ».

Речь шла, таким образом, о переходе традиционных ценностей иудаизма на принципы республиканской морали, что можно назвать «ассимиляцией». Обучение детей строилось на изложении библейских принципов: уважения к знаниям, рвения в труде, моральной чистоты. Израэлиты сохраняют характерную черту набожных семей: религию культуры. «В моей среде ценности культуры были главными. Это было свято <���…>. Я вырос в книжной семье» (К. Леви–Стросс). Это совпадение традиционных добродетелей и республиканских ценностей привело к относительному провалу сионистского движения во Франции. В период с 1919 по 1926 год среди 94 131 иммигранта в Палестину насчитывалось всего 105 французов. Сохранялся ли иудаизм в семьях? Или за несколько поколений он мог полностью исчезнуть, до такой степени, что можно было говорить об «ассимиляции» в полном смысле слова? То, что произошло во время II Мировой войны, сделало ответ на этот вопрос невозможным.

Из концепции приватности иудаизма проистекает невозможность для французских евреев решить проблему, возникшую в связи с притоком иммигрантов, а также реагировать на распространение антисемитизма. Развитие коллективной деятельности на политической/публичной сцене поставило бы под вопрос идеологию ассимиляции, наследие Французской революции. Израэлиты неправильно интерпретировали феномен антисемитизма — но кто мог представить себе, до какой степени неправильно? — и скорость развития событий не оставляла никакой возможности для аджорнаменто [280] Направление в католической церкви на обновление, приспосабливание к новым условиям. . Опыт иудаизма, полученный в интимности частной жизни, в условиях положительного ответа на вопрос об эмансипации, начиная с 1930–х годов стал иллюзией убежища от антисемитизма. Отсюда — язвительность израэлитов в отношении вновь прибывших евреев, слишком «открытых», чье присутствие, по их мнению, подогревало антисемитские выпады. Эту язвительность поколебало лишь прибытие во Францию после 1933 года 60 000 евреев из Германии и Австрии, эмансипация которых, проведенная по французской модели, предвещала ее же провал.