Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

Не стоит думать об отношениях французских евреев с Израилем в плане двойной лояльности (как евреев и как французов); их основу следует искать в более далеком опыте частной жизни. Двойное гражданство признано международным правом. Обращение к Израилю и важность принадлежности к одному и тому же народу говорят, по мнению Владимира Янкелевича, о приверженности некоей высшей норме. Именно потому, что сефарды являются частью этого народа, французские евреи приняли их в 1960–е годы и избавили от остракизма, которому подвергались в межвоенный период центрально–европейские евреи.

Обращение к Израилю привносит нечто политическое, что ломает границы публичного и частного. Снова собираются общины, появляются активисты, принадлежность которых к иудаизму выражается в политической форме и может сопровождаться традиционными практиками. Сионизм как политическое/общественное движение собирает во Франции 1975 года около 45 000 сторонников, из которых принимают участие в регулярных действиях менее 40%. Конечно, геноцид развеял иллюзию о тотальной ассимиляции. Однако редкие переезды в Израиль и продолжительный латентный период, который им предшествует, свидетельствуют о прочной связи французских евреев с Францией. Изучая алию [283] Алия — репатриация евреев в Израиль. в Страсбурге, Люсьен Лазар отметил, что причины этих отъездов часто заключаются в воспоминаниях о гонениях: те, кто уезжает, не являются «официальными» сионистами, это видные представители общины. В большинстве случаев решение о переезде принималось на протяжении двух десятков лет. В 1968–1970 годах Еврейское агентство зарегистрировало 13 300 отъездов. Но сколько из переехавших вернулось обратно? В 1977 году в Израиль переехал 1171 еврей. Согласно данным исследований, в 1980–е годы вопрос о переезде в Израиль «рассматривают» 30–50% опрошенных. Переход к действиям наблюдается гораздо реже. Французская Диаспора начиная с 1945 года, как гласит старая поговорка, «счастлива во Франции, как Бог». В географическом и профессиональном плане евреи никогда не были так близки к национальной модели.

Прибытие сефардов и «возврат» к иудаизму

Прибытие евреев из Африки положило конец социально–экономическому партикуляризму. Многие из них стали чиновниками и руководителями среднего звена, чаще всего преподавателями первой и второй ступеней; их прибытие совпало с переходом еврейского населения на работу по найму, что говорит о горизонтальной социальной мобильности.

В то же время иудаизм никогда так не стремился обособиться. То обстоятельство, что еврейский мир устоял несмотря ни на что, вызывает у его представителей чувство гордости, которое они без ложного стыда признают. Об этом свидетельствует изменение в употреблении термина «израэлит», который теперь используется не для навешивания ярлыков на осторожных евреев, но чтобы отметить разницу между израильтянами и евреями Диаспоры. Категорическое запрещение любого публичного проявления антисемитизма вплоть до войны в Ливане — наследие памяти о геноциде — вдохновляло частный иудаизм. Но это не являлось решающим фактором. Претензии иудаизма возникают из воспоминаний об истреблении и в связи с прибытием сефардов. Эти два феномена соединяются и придают выражению частного иудаизма большее значение.

Некоторое время назад историки отметили появление в публичной сфере вопроса о геноциде. Речь идет о его вступлении в права. Говорить стоит в первую очередь о «деприватизации», а не о возрождении этого вопроса. Воспоминания об истреблении долгое время были спрятаны в дальних уголках памяти тех, кто остался в живых. В первые послевоенные годы некоторые до такой степени не желали вспоминать о своем еврействе, что избегали любых публичных его проявлений, например традиционных свадеб в синагоге. Из 2500 случаев смены фамилии, имевшей место в течение полутора столетий, 2150 приходятся на 1946–1958 годы (в одном лишь 1950 году — 280). Однако большинство выживших не смогло ни о чем забыть, им необходимо было свидетельствовать о случившемся, и это привело их в еврейскую общину, хотя до войны они от нее отдалялись. Для интернированных и депортированных воспоминания были столь мучительны и вездесущи, что они не могли о них говорить. В этом заключался трагический парадокс: свидетельствовать было необходимо, но в то же время невозможно. С течением времени обвиняющий факт существования лагерей смерти, возможного вследствие отсутствия коллективной памяти, вызвал новую «работу» памяти. Потревоженные в своей болезненной интимности, свидетельства геноцида понемногу вышли в публичную сферу.

Надо сказать, что прибытие евреев из Северной Африки обновило оторванный от корней иудаизм. Сефардская эмиграция, ставшая следствием движения за независимость, повлекла за собой удвоение еврейского населения Франции (в 1956 году насчитывалось 300 000 евреев, в 1967–м — 660 000). Несмотря на то что марокканские евреи учились во французских школах, им приходилось адаптироваться в новом для себя обществе. Покидая общину с ее атрибутами (синагогой, миквой, кошерным мясом), марокканские евреи в то же время освобождались от контроля, исходящего из семейных и соседских отношений. Иудаизм больше не вписывался естественным образом в пространство, терялась еврейская идентичность. Чтобы продолжать существовать во Франции, эта еврейская идентичность должна была быть востребована. Анализ условий интеграции во французское общество показывает, что переселение не затронуло содержания еврейства. Конечно, внешняя форма изменилась. Следствием эмиграции был слом большой семейной структуры, принятой на родине их предков, в странах Магриба, потому что во Франции каждый третий взрослый жил теперь отдельно от родителей, а то и в другой местности. Тем не менее семейные связи остаются крепкими. Недавние исследования аккультурации — приспособления к чужой культуре — показали, что положение эмигранта придает большую ценность семейной жизни, одновременно как фундамент идентичности и как смысл адаптации. По словам Дорис Бенсимон, один из четырех молодых людей регулярно проводит шаббат и праздники в семье. Если обычай вступать в брак с кем–то из своего города и практика «устроенных» браков, противоречащие французским нормам, исчезли одновременно с родственными отношениями, североафриканские евреи в массе своей сохранили верность традициям. Эндогамия все еще остается нормой. Стремление поддерживать еврейский образ жизни привело к тому, что сефарды стали создавать общины. Клод Тапия отметил последовательные этапы становления новой общины: воссоздание форм традиционного общения (встречи женщин в магазинах, мужчин в синагогах), совместное проведение праздников. 47% семей, проживающих в Сарселе, где находится одна из крупнейших общин Парижского региона, решили поселиться там именно по религиозным мотивам и семейным обстоятельствам. Те же соображения заставили четыре сотни семей из Харет–эль–Яхуба, пригорода Каира, осесть в Вилье–ле–Бель. Только этот тип общины позволяет сефардам совместить традиционный еврейский образ жизни с образом жизни марокканских евреев. Шаббат и праздники проходят в семейном кругу, в общине. Коммерсанты, в заведениях которых женщины снова могут собираться, обеспечивают общину необходимыми продуктами питания; также это место общения почти исключительно еврейской клиентуры. В пекарне женщина может выбрать себе хлеб, выпеченный по магрибским рецептам, взвесив его и внимательно рассмотрев каждую буханку.