Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

Все эти мини–сообщества помогали вновь прибывающим найти работу. Евреи, в отличие от других иммигрантов, активно сопротивлялись пролетаризации и, следовательно, атомизации, распаду сообществ. Им удается избежать общественных работ, работы в шахтах, прислугой, куда устремляется поток поляков и итальянцев. Они занимаются коммерцией или ремесленничеством. В 1920–е годы 40% готовой одежды в Париже производится евреями, что частично можно объяснить условиями труда: издержки производства были невысокими, работали всеми семьями там же, где и жили. Обосновавшись в центре квартала, где проживала вся община, еврей–коммерсант имел постоянную клиентуру. Конечно, эта пространственная и профессиональная концентрация, разоблачавшаяся антисемитами, сводила на нет контакты с внешним миром. Трудовые отношения, таким образом, не являлись, как в среде других иммигрантов, мощным фактором ассимиляции.

Во французских синагогах евреи из Центральной Европы чувствовали себя не в своей тарелке; поведение верующих, одетых в церемониальные одежды и разговаривавших о делах во время службы, приводило их в замешательство. Столкнувшись с отсутствием религиозного рвения, горящие мистическим огнем иммигранты группировались вокруг своих собственных синагог и молельных домов. Отделение церкви от государства, положившее в 1906 году конец главенству Консистории, позволило вновь прибывавшим организовывать свои собственные культовые места и содержать раввинов, фактически устанавливая религиозный плюрализм, которого ранее во французском иудаизме не было. Ритуал был менее торжественным, нежели консисторский. Синагога снова стала местом встреч и центром общения квартала, но заодно и точкой противостояния между французским иудаизмом и иностранным.

Пережив преследования, иммигранты из Центральной Европы были более внимательны к проявлениям антисемитизма. Соблазненные «западным миром», столкнувшись с ксенофобией и антисемитизмом, которые в условиях тяжелого экономического кризиса добавлялись к проявлениям дискриминации, такие иммигранты стали держаться в стороне от этого мира. Оказавшись перед лицом агрессии — или угрозы, — живучая община давала этой агрессии быстрый отпор, носивший политический характер, свойственный местечковым традициям. Политика, секуляризованная форма общественной жизни, как в старых гетто, находилась на границе частного и публичного. «Политический отпор», мобилизующий структуры и традиционные ценности группы, напоминает об особом образе жизни центральноевропейских евреев, в котором индивидуальное и коллективное сближаются.

Каждый день менять имя, утром не знать, где про. ведешь следующую ночь, жить в условиях вялости общества и жестокости системы — вот что учит сомневаться в принципах и возможностях <���…>. Как может быть неприкосновенен закон и священно государство для того, кто, как я, оказался поставленным этим государством вне закона? Я очень быстро понял разницу между жесткими правилами и бурлящей жизнью.

Доктор Пьер Симон. О жизни прежде всего

Война. Геноцид

Нацистские преследования стоили жизни трети французских евреев. По официальным данным и оценкам еврейских организаций, по расовому принципу было депортировано 75 000 человек. Последний эшелон в сторону лагерей смерти покинул Францию 17 августа 1944 года. Считая себя защищенными французским гражданством, израэлиты разделили судьбу тех, кого до войны обвиняли в усилении антисемитизма. О какой частной жизни можно говорить в эти четыре года, когда страдания объединили французов (французских евреев) и иммигрантов? Какой смысл заключается в понятии «частная жизнь», когда повседневность состоит из преследования, бегства и уничтожения? Главное в таких условиях — выживание. В тесноте лагерной жизни частного пространства нет.

Тесноте, уничтожающей пространство частной жизни, депортированные противопоставляли сдержанность разговоров. О сексе не упоминают. От того, как человек выглядит, зависит не только его моральное выживание (самоуважение), но и физическое (способность к работе). Атмосфера ужаса и нечеловеческой жестокости порождает гипериндивидуализацию каждого отдельного человека, но в то же время проявляются и человеческие качества. «За две недели в Драней [282] Драней — транзитный концентрационный лагерь в окрестностях Парижа, откуда евреев отправляли в лагеря смерти, в частности в Освенцим и в Собибор. человека узнаешь лучше, чем за полтора года в нормальной жизни» (Жорж Веллере).

Уничтожалось все частное, вплоть до идентичности, что делало недоступным спасительное бегство. Смена фамилии, усыновление чужой семьей или попадание в незнакомое детское учреждение были очень травмирующими факторами для детей.

Правоверные израэлиты, разделившие судьбу еврейского народа, тоже узнали, что такое облавы, доносы, аресты. Обнародование «Статуса евреев», еще до физического уничтожения, для израэлитов, мечтавших офранцузиться, стало концом мифа об ассимиляции. Развод с Францией давал иудаизму новое определение, расширял частную сферу, которая тоже была из области мифологии: миф о возрождении еврейского народа, единого, как это было при гонениях. «Для нас, евреев, годы с 1940–го по 1944–й были не такими, как для всех остальных, даже для самых порядочных, дружелюбных, близких», — скажет потом Пьер Дрейфус, типичный представитель буржуазии, которого можно было бы назвать ассимилированным. Молодые поколения сефардов, родившихся после войны, глубоко усвоили этот основополагающий момент как часть своей истории. Геноцид 1940–х годов принадлежит истории всех французских евреев — ашкеназов и сефардов.

Эхом геноцида было волнение, вызванное во французской еврейской общине Шестидневной войной. Страх нового истребления, теперь в масштабах Израиля, мобилизовал весь еврейский мир — как сионистов, так и несионистов. Остроту реакции тех, кто никогда не выражал никакой особенной солидарности с Израилем, можно понять лишь в контексте самых драматичных эпизодов истории французских евреев. Эти несколько дней 1967 года община жила по израильскому времени. Всех волновали новости из Иерусалима, его объединение воодушевило даже нерелигиозных. Шестидневная война опровергала все общие места, о которых твердили антисемиты. Народ торговцев и «баранов», безропотно ведомых на бойню, вдруг предстал народом–воином вполне в традициях Французской революции. «Уверенный в себе народ–победитель». Эта короткая фраза генерала де Голля может считаться похвалой. Отныне французские евреи имеют о себе новое представление, потому что нееврей по–новому оценил евреев.