Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

На это уже не надеялись молодые поколения, те, кто родился после 1910 года. Они отказывались от идеологии ассимиляции, в которой были воспитаны, именно на нее возлагая ответственность за отсутствие решения того, что отныне стало называться «еврейским вопросом». Они выбирали другой путь; важнейшее из молодежных движений, основанное в 1923 году, объединяло «французских скаутов–израэлитов». Стремительность дальнейших событий не дала развиться этой новой форме идентичности.

Евреи–иммигранты в 1920–1939 годах

В 1920–е годы Франция для еврейской иммиграции является страной приема, а не транзитной. С 1920 по 1939 год прибывает около 80 000 евреев из Центральной Европы и 15 000 — из Леванта. Цифра незначительная по сравнению с общей иммиграцией (2%), но столь значительная для французской еврейской общины, что вызвала отторжение. Некоторое количество сефардов, прибывших из Северной Африки, проблемы не представляли: очень давно отказавшись от обычаев испанских евреев и говоря на французском языке, которому научились в республиканских школах или во Всемирном еврейском союзе, они были гораздо ближе к французам, чем их единоверцы из Центральной Европы, и не являлись «средой» в полном смысле этого слова. Начиная с 1907 года 37% левантинских евреев, осевших в Париже, жили в кварталах с небольшой плотностью еврейского населения. Их учреждения были привязаны к Консистории. Мы будем говорить об ашкеназах. Проблемы идентичности, возникшие в связи с их интеграцией, осложнялись «национальными» свойствами их иудаизма, каковы бы ни были причины маргинализации, вынудившие их покинуть свои страны. Прибытие во Францию означало для них разрыв с местечковостью: не только установление новых границ между частным и публичным, но и сохранение в обстановке враждебности, в которую они попали, традиционных форм единства между индивидом и группой. Были ли причины их переезда экономическими, политическими или теми и другими одновременно, эмиграция даже неосознанно оказывалась отрывом от традиционной системы, и будущее группы представлялось смутным. В этом смысле решение эмигрировать разрешало отступление от норм, несмотря на то что травматичный отрыв от корней в первое время вызывал желание вернуться к своим традициям, не потерять их. Еще до отъезда они перестали считать обязательным подчинение местечковым нормам, и образ родины быстро стал негативным, когда, оказавшись во Франции, они приняли миф о «либеральности и прогрессивности» Французской революции, что сделало их индифферентными к идеям сионизма; отныне они связывали свое будущее с Францией.

Поскольку речь идет о семейной иммиграции (польские и итальянские католики приезжали работать во Францию «на разведку» и перевозили семьи, лишь когда находили стабильную работу и обустраивались), то разрыв с местечковостью, который для некоторых из них дойдет до полного забвения религиозной практики, начинается именно в семье, хранительнице еврейских ценностей. Среди 769 евреев, принявших католицизм в период между 1915 и 1934 годами, 43% родились за границей. Оказавшись в гетто, оторванная от множества религиозных обязанностей, женщина становилась современным «элементом» пары. Приехав во Францию, она продолжала быть инициатором осовременивания. Если концепция ее роли в паре не меняется, то для себя самой, в своих собственных глазах она меняется, в основном в отношении к собственному телу. Отныне она отказывается от соблюдения кашрута, от традиционной одежды (тяжелого пальто, отороченного мехом, и каракулевой шапочки) и религиозных оков. Она открывает для себя радости кокетства и даже соблазнения. Если она продолжает носить парик, то переделывает его укладку и красит в соответствии с модой. Мужчины, в свою очередь, отказываются от одежды с бахромой и от пейсов и жертвуют изучением традиции ради профессиональной жизни. Что касается детей, они посещают теперь светскую школу, а не хедер — религиозную школу, где преподавались традиционные ценности. Таким образом исчезает главный вектор передачи норм. В 1939 году в Париже лишь 753 ребенка посещали один из шестнадцати хедеров, а 760 человек были записаны в одну из пятнадцати школ идиша. «Офранцуживание» вызывает у родителей противоречивые чувства: с одной стороны, они гордятся успехами детей в новой стране, с другой — страдают, видя, что те отдаляются от своей культуры. Идиш, ушедший из повседневной жизни, часто плохо понимаемый, становится внутрисемейным языком, для рассказов о событиях в семье. Под западным влиянием меняется даже структура семьи: нуклеарная семья вытесняет традиционную; падает рождаемость (выходцы из семей, в которых было по десять детей, заводят лишь по двое); появляется экзогамия, почти исключительно с мужской стороны.

Будучи вдвойне меньшинством — как иностранцы и как евреи, — ашкеназы преодолевали «трудности бытия» в католической Франции благодаря вхождению в мелкие общины, аналог традиционных гетто. В самом деле, вновь прибывшему было легче постичь французскую культуру, чем проникнуть в еврейский мир Франции. «Я вошел в элиту общества, но когда я сталкивался с еврейским миром, я, как и мои друзья, чувствовал, что его представители считали меня иностранцем, как еврея, родившегося где–нибудь в Польше, Турции, Румынии» (И. Чернов). В отличие от своих предшественников, послевоенные иммигранты прибывают не на голое место, во Франции уже существуют хотя бы в общих чертах структурированные общины, евреи оказывают друг другу помощь, существуют благотворительные организации. 44% иммигрантов, прибывших в межвоенный период, устраиваются у родственников. Каждая группа иммигрантов поселяется компактно. Внутреннее единство достигается прежде всего наличием общего языка. На улице Седен в Париже говорят только на сефардском языке, или ладино (языке испанских евреев), которого не понимают в соседнем квартале. В кафе «Босфор» подают фрикадельки с рисом (köftikas kon arroz) и фасоль (avikas) — эти блюда напоминают тому, кто их заказал, о Турции. Иммигранты собираются, «чтобы поиграть в карты, послушать восточную музыку, поесть borrekas — пирожков с мясом или сыром, приготовленных кем–то из женщин общины» [281] Benveniste A. Structures de la communauté judéo–espagnole du quarter de la Roquette entre les deux guerres: les faits de leur mémorie // Traces. 9/10. P. 36. . Улица Бафруа, в которую переходит улица Попенкур, — это румынский квартал. Еврейская жизнь здесь менее приметная, тем не менее раз в год, на Йом–Киппур, раввин приносит в жертву куриц. Жизнь квартала Ла–Рокетт мистическим образом присутствует «в Стамбуле, в памяти тех людей, которые вскоре сами окажутся мигрантами» (А. Бенвенисте). По авеню Ледрю–Роллен проходила граница между сефардским кварталом и миром ашкеназов. Плетцль, квартал вокруг площади Сен–Поль, вотчина евреев из Эльзаса и Лотарингии, после I Мировой войны был кварталом, где говорили на идише.