Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима

153. Слушай же, чего желаю я и со мною народ, если ты ищешь зрителя, который дожидался бы занавеса и сидел бы до тех самых пор, пока певец не промолвит: «Хлопайте!»

156. Ты должен примечать характер каждого возраста и придавать должное соответствие переменчивости природы и лет. Мальчик, уже научившийся повторять слова и твердой ногою ступающий по земле, любит играть со сверстниками, без причины вспыхивает гневом и успокаивается, меняясь что ни час. Безбородый юноша, избавясь наконец от наставника, радуется коням, собакам и зелени солнечного поля; он податлив, как воск, на дурное, противится увещателям, поздно начинает заботиться о пользе, сорит деньгами, высокомерен, жаден, но быстро бросает желанное. В пору мужества душевные склонности переменяются, человек ищет богатств и связей, рабски гоняется за почетом, избегает браться за то, что затем придется переделывать. Старец окружен многими беспокойствами – потому ли, что он, несчастный, ищет, но от найденного воздерживается, потому ли, что всем он распоряжается боязливо и равнодушно; медлительный, с дальними замыслами, бессильно жаждущий пожить, своенравный, брюзгливый, он хвалит былые времена своего детства, судит и бранит тех, кто моложе его. Много благ приносят с собою набегающие годы, много отнимают уходящие; пусть же не поручаются роли стариков – юноше, а роли взрослых – мальчику: будем держаться того, что свойственно и прилично данному возрасту.

179. Действие или представляется на сцене, или излагается в рассказе. То, что дошло через слух, слабее волнует души, нежели то, что предстало непогрешающим очам и в чем зритель сам себе отдает отчет. Однако не выноси на сцену того, чему подобает совершаться внутри, и скрой от глаз многое, о чем поведает красноречие очевидца: пусть Медея не умерщвляет детей при народе, нечестивый Атрей не варит открыто человеческие внутренности, не обращается в птицу Прокна, а Кадм в змею. Что ни покажешь ты мне таким образом, я не поверю и не одобрю.

189. Пусть не тянется ни меньше, ни больше пяти действий та драма, которая ищет успеха и повторного представления; и пусть не вмешивается в нее бог, разве что встретится узел, достойный такого разрешителя; и пусть не усердствует в разговоре четвертое лицо.

193. Хор пусть возьмет на себя роль и положение действующего лица и ничего не поет среди действия, что не имеет с ним должной связи и не ведет к поставленной цели. Пусть он сочувствует добродетельным, подавая им дружеские советы, пусть укрощает гневных, пусть заботится о смягчении надменных; пусть он восхваляет яства скромного стола, целительную справедливость и законы, спокойный мир при открытых воротах; пусть сокрывает доверенные тайны, пусть ублажает и молит богов, чтобы счастье вернулось к страждущим и покинуло превозносящихся.

202. Флейта, еще не обвитая медью, как ныне, и не похожая на воинскую трубу, но негромкая и скромная, с немногими отверстиями, была удобна, чтобы подпевать и помогать хорам, наполняя своим дыханием еще не очень многолюдные ряды сидений, куда сходился народ – такой малочисленный, что весь наперечет, но рачительный, честный и скромный. Когда же он стал победоносно распространять свои поля, более просторная стена охватила город, и по праздникам целые дни невозбранно лилось вино во славу Гения, – тогда-то и ритмы, и лады обрели бóльшую вольность. В самом деле, что могли разуметь невежественные крестьяне, свободные от трудов, смешавшись с горожанами, низкие с достойными? Так-то к древнему искусству флейтист прибавил подвижность и пышность и, расхаживая, повлек одеяние по подмосткам; так и у строгих струн прибавилось звуков, и стремительное красноречие обрело небывалый слог, и чуткая к пользе божественная мысль о будущем уже не отличалась от глаза Дельфийского оракула.

220. Тот, кто трагическою песнью состязался за жалкого козла, вскоре затем заголил деревенских сатиров и, не умаляя важности, посягнул на жесткую шутку, – ибо зрителя по совершении священнодействия, и пьяного, и своенравного, приходилось удерживать приманками и приятными новинками.

225. Однако подобает так представлять говорливых насмешников-сатиров, так оборачивать серьезное шуткою, чтобы бог или герой (кто бы он ни был), только что являвшийся в царственном золоте и пурпуре, не переселялся бы в темные харчевни с их низменной речью, но и не ловил бы облачную пустоту, отрываясь от земли. Гнушаясь легкою стихотворной болтовнею, трагедия выступит среди резвых сатиров слегка смущенно, словно матрона, которой велено участвовать в пляске в праздничный день.

234. Будь я сочинитель сатировских драм, Пизоны, я не пользовался бы одними лишь неукрашенными словами и прямыми значениями и не старался бы так уклоняться от трагического тона, чтобы терялось различие, говорит ли это Дав и наглая Пифия, выманившая целый талант у обмороченного Симона, или Силен, страж и прислужник вскормленника-бога. 240. Из знакомых слов я выплету новый поэтический слог – такой, чтобы всякий понадеялся достичь того же, но изрядно потел бы и тщетно трудился, рискнув на то же: такова сила последовательности и связи, такой блеск обретают слова, почерпнутые из обыденности. 244. По моему суждению, пришедшие из лесу Фавны должны остерегаться, чтобы не уподобиться уроженцам перекрестков или форума, щеголяя ли изнеженными стихами, громыхая ли грязными и позорными ругательствами, – 248. ибо оскорбятся те, у кого есть и конь, и предок, и имение, и если что понравится покупателю орехов и тертого гороха, то они этого не одобрят и не увенчают.

251. Долгий слог следом за кратким называется ямбом: это быстрая стопа, потому-то она и повелела ямбическому стиху называться сверх того триметром, хотя он и повторял ударение целых шесть раз, от начала до конца подобный самому себе. Но чтобы медлительнее и важнее достигать слуха, не так давно он снисходительно и кротко поделился наследственным правом с устойчивыми спондеями, не уступая им, однако же, второго и четвертого места. 258. Тем не менее и в славных триметрах Акция ямб является редко, и стихам Энния, с великою тяжестью выступившим на сцену, он предъявляет обвинение или в слишком торопливой и невнимательной работе, или, что вовсе позорно, в незнании искусства.

263. Не всякий ценитель замечает недостаток меры в стихах, и римлянам это дает поблажку, недостойную поэтов. Но разве оттого я вправе заблуждаться и писать без правил? А если я знаю, что все видят мои погрешности, то могу ли оставаться беспечным, в твердой надежде на снисхождение? Осужденья-то этим я избежал бы, но похвал не заслужил. Так не выпускайте же из рук ни днем, ни ночью образцовые творения греков!

270. Правда, ваши прадеды хвалили и ритмы, и остроты Плавта, но и тому и другому они дивились по чрезмерной снисходительности, чтобы не сказать – по глупости; если только мы с вами понимаем, чем отличается грубое слово от изящного, и наловчились узнавать верный звук пальцами и слухом.