Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Украинцы в большинстве выбрались в Берлин вместе с немцами, когда тем пришлось уходить восвояси в конце 1918-го года. Там поселился Скоропадский, там же оказались и разные члены Рады. У Деникина на Кубани отношения с украинскими представителями сложились прямо враждебные, но Врангель попытался их поправить. В Париже был национальный Украинский Комитет, первоначально шумевший в эмигрантских кругах. Вскоре я, однако, узнал, что весь этот комитет состоит всего из трех лиц: председателя, учителя Моркотуна, уже упоминавшегося мною Навашина и офицера (кажется, измайловца) Цитовича. Узнал я также, что комитет этот существовал исключительно на средства Врангеля. После эвакуации Крыма эти субсидии прекратились почти сразу, и Моркотун и Навашин через несколько месяцев оказались на советской службе. Моркотун исчез из Парижа (говорили, что он уехал в Россию), а Навашин стал заниматься денежными операциями за счет Советов, и вскоре стал одним из директоров советского банка в Париже. Лет через 15 он был убит средь бела дня во время прогулки в Булонском лесу. Кто был убийца, так и осталось неизвестным, но можно не сомневаться, что убийство его было вызвано какими-нибудь сомнительными гешефтами. Отмечу, кстати, что в те годы целый ряд лиц занимался в Париже, подобно тому, как Чаманский и Навашин, учетом советских векселей. В числе таких лиц называли также и бывшего военного агента графа Игнатьева и профессора Нагродскаго. Первоначально это была профессия выгодная, ибо советские векселя не внушали доверия и учитывались даже из 60 %, причем хороший процент доставался посредникам. Скоро, однако, это положение изменилось, советские векселя стали учитываться на более или менее нормальных условиях, и комиссионерам пришлось искать других занятий.

В то время во Франции, да и вообще в Европе, кризиса не было, и русские обычно без работы не оставались, даже старики. Однако профессии им выпадали подчас курьезные. Уже в первые недели по приезде в Париж мне пришлось встретить около церкви на rue Daru (церкви вообще стали центрами, вокруг которых собирались в праздничные дни даже безразличные к религиозным вопросам эмигранты) двух моих молодых подчиненных по Красному Кресту: один их них был уже тогда комиссионером по продаже презервативов, а другой, Вейнер, вскоре попал воспитателем к двум индийским принцам для обучения их европейским манерам, причем он был предпочтен ряду других кандидатов, ибо при равенстве других талантов, он лучше других танцевал. Позднее в Каннах, в бродячем цирке, служили русские, которые во время представления выступали в качестве папуасов, конечно, соответственно накрашенными.

Вернусь я еще к вопросу о казенных русских деньгах. Едва ли кто-либо установит когда-нибудь, сколько их всего было за границей и на что они пошли. Я уже упоминал, что Юденич отказался сдать Бернацкому остаток сумм, сохранившихся у него. Из Архангельска, по-видимому, денег вывезено не было, зато остались они после эвакуации Крыма у Врангеля, которые пошли на покрытие расходов по содержанию армии, не оплачиваемых союзниками или странами, приютившими эти контингенты. Лично Врангеля не упрекали в чем-либо нечестном, но отзывы о генерале Шатилове, его начальнике штаба, были иные. Лично мне пришлось позднее неоднократно обращаться к одесскому банкиру Ксидиасу, открывшему в Париже банкирскую контору и обанкротившемуся. У него лежали несколько тысяч франков моего зятя, который просил меня выручить из них, что будет возможно. Встретил я тогда у Ксидиаса несколько раз и Шатилова, который, оказывается, вел через него биржевую игру за свой личный счет. Что было хуже — это то, что параллельно с этим Шатилов положил в банк Ксидиаса пропавшие при его банкротстве несколько сот тысяч франков Воинского Союза, к которому перешли, после ликвидации штаба Врангеля бывшие в его распоряжении суммы.

Еще позднее в Париже образовалось какое-то кредитное предприятие, инициатором которого называли бывшего секретаря председателя Государственной Думы — Алексеева, работавшего сперва в Земском Союзе, но во Франции от него отколовшегося. И в этом неудачном предприятии оказались деньги Воинского Союза, и как утверждали, тоже по распоряжению Шатилова. Насколько бескорыстна была в этих случаях деятельность Шатилова, судить не берусь, но в Париже, во всяком случае, он был с деньгами. Часть крымских сумм, не находившаяся в непосредственном распоряжении армии, осталась в ведении Бернацкого, и на расходование их я ни разу не слышал нареканий. Критика в отношении предметов, на которые назначались эти суммы, существовала, но в отношении порядочности лиц, распоряжавшихся ими, сомнений никогда не высказывалось.

Кроме сумм, доставшихся после ликвидации Крыма под контроль Бернацкого, поступили еще суммы, переведенные из Японии тогдашним там послом Крупенским. Не помню точно, в чем заключался там вопрос, но японское правительство сперва не разрешало этого перевода, однако, в конце концов, согласилось на него. Таким образом, Крупенский оказался, насколько я знаю, одним из немногих, передавших такие суммы Парижу без всяких условий.

Сложнее всего было положение в Соединенных Штатах, где, кроме значительных сумм на оплату военных заказов, было в момент Октябрьской революции и порядочное количество разного имущества, сданного во исполнение этих заказов. Первоначально этим имуществом и деньгами распоряжался генерал Гермониус, стоявший во главе комиссии по этим заказам, человек, как все говорили, и сведущий и честный. Его комиссия была, однако, ликвидирована, кажется, уже в 1919-м году, и распоряжение всем ее наследием перешло к торговому агенту Угету. Посол в Вашингтоне инженер Бахметев, заменивший своего однофамильца, но не родственника, профессионального дипломата, перестал быть понемногу признаваем официальным представителем России, перебрался в Нью-Йорк, где продолжал работать еще несколько лет с сокращенным штатом посольства, но уже на положении какого-то частного представительства. Кажется, в 1923 г. и это учреждение было им закрыто, и он отдался целиком своим частным делам.

Положение Угета было, несомненно, сложным. Имущество, принадлежавшее Российскому государству и поступившее в его распоряжение, было весьма разнообразно, частью громоздко, и требовало значительных расходов на его хранение. В виду тогдашнего положения в России отправить его туда было невозможно, да едва ли и сам Угет думал об этом. Приходилось, следовательно, ликвидировать это имущество на месте, но и это не всегда было возможно; например, на паровозы для русской широкой колеи покупателей не находилось. Кроме того, его деятельность шла под контролем американского правительства, а русское эмигрантское представительство в Париже настаивало все время на переводе все больших и больших сумм. Не знаю, как Угет в конце концов закончил свои функции, но еще в 1933–1934 гг., когда я был в Нью-Йорке, он их еще не вполне ликвидировал.