Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Эмигрантский центр в Париже, ставший и центром вообще всей эмиграции, первоначально получил название «Совета Послов», возможно по примеру Международного Совета послов, оставшегося после закрытия Версальской конференции. В наш Совет Послов вошли посол в Риме Гирс, представлявший одинаково и дореволюционное, и Временное правительство, Бахметев и Маклаков. В эмиграции находился еще первоначально другой Гирс, бывший посол в Вене, но к 1920-му году он уже умер. Милый старичок, он умом не блистал, и сделал свою карьеру лишь как сын своего отца. Брат его, посол в Риме, был гораздо умнее, но, будучи типичным дипломатом со всеми старыми навыками представителя великой державы, не вполне подходил к роли представителя эмигрантской организации. После ликвидации Крыма в Совет Послов вошел еще Бернацкий, типичный профессор-экономист, порядочный человек, но несколько узкий. Его административная деятельность, как министра финансов белых правительств на Юге России была, очевидно, недостаточна, чтобы расширить его кругозор. В результате, главную роль в Совете Послов стал понемногу играть Маклаков, а после смерти Гирса все последующие обще-эмигрантские организации объединялись под его руководством. Несомненно, на него было немало нареканий, но едва ли кто-либо другой смог их избежать при том разброде, который наблюдался в эмиграции.

Те политические разногласия, которые имели место в России перед революцией, теперь были перенесены за границу и в еще более резкой форме. При этом особенно усилились крайние правые течения, не только потому, что среди эмигрантов очень многочисленны были военные, вообще всегда находящиеся на крайнем правом фланге, но и потому, что многие люди, ранее весьма умеренных взглядов, теперь, под влиянием революции, уклонились очень далеко вправо. Этот факт наблюдался в России и после революции 1905-го года и, конечно, сказался еще сильнее теперь. Маклаков был всегда на правом фланге кадет, и если уклонился немного вправо, то очень немного, и с общим дореволюционным настроением своей партии не разошелся. Поэтому понятны нападки на правых масс беженства, особенно в первые годы беженства, но его такт и ум сделали то, что понемногу все признали его более или менее представителем всей нашей эмиграции во Франции.

Говоря о поправении эмиграции, я отмечу оригинальное явление: падение авторитета социалистических партий и наряду с этим значительное, часто бессознательное, усиление социалистических тенденций в эмиграции в её целом. Если в ней еще было немало лиц, особенно среди пожилых, мечтавших о возвращении своих земель и домов, то массы об этом не думали. Это были течения, которые позднее формулировал в Германии Гитлер, с самого начала привлекший к себе симпатии многих эмигрантов, хотя социализм его до самого конца оставался только на бумаге. Фашизм и, в частности, Муссолини, привлек к себе только единичных эмигрантов. В Париже смеялись, что единственным русским фашистом в Европе был В. Н. Новиков, воспламенившийся идеей корпоративного государства. Недолго бывший товарищем Петроградского городского головы, он, вообще, был человеком увлекающимся и представлял себе итальянский фашизм в весьма идеализированном виде.

Возвращаясь к русским социалистам, отмечу, что приблизительно в одно время со мной появился в Париже Керенский, но очень ненадолго. Был я на его докладе в одном из небольших театриков. Публика осталась, в общем, холодной, хотя основная мысль его — осуждение наших бывших союзников мне показалась, безусловно, правильной. Позднее, был, кажется, в Париже Чернов, но поддержки не нашел и быстро, как и Керенский, перебрался в Соединенные Штаты. Меньшевики в европейской эмиграции роли не играли, зато во Франции с самого начала во всех собраниях стали появляться правые эсеры во главе с Авксентьевым. Вожаки их объединились со Львовым и другими прежними руководителями Земского Союза и образовали за границей Земгор, с которым у Красного Креста отношения с места установились холодные. Первоначально сферы их деятельности были совершенно не разграничены, но понемногу определилось, что за Красным Крестом осталась медицинская и благотворительная помощь, а за Земгором культурная. На них он получал значительные пособия от Чехословацкого правительства и не только в этой стране. По-видимому, издававшиеся в Париже «Современные Записки» (кстати, прекрасный толстый журнал, типа старых русских, подобных которым за границей никогда не было) до самой Второй войны получали чешские пособия.

Крупной культурной силой в левых кругах эмиграции был с самого начала Милюков (непосредственного участия в политической деятельности Парижа, впрочем, никогда не принимавший), руководивший затем «Последними Новостями», тоже прекрасно издававшейся газетой. Вообще, надо признать, что наиболее крупные журналистические силы, как в России, так и в эмиграции, принадлежали к кадетскому лагерю. Этого направления был и «Руль», несколько лет издававшийся в Берлине, но уступавший значительно «Последним Новостям». Через несколько лет в Париже стала издаваться и более правая газета «Возрождение». Средства на нее давал один из нефтяников, братьев Гукасовых, но влияния «Последних Новостей» «Возрождению» никогда не удавалось достигнуть, хотя в нем тоже работали хорошие силы.

В первое время работы в Париже Красного Креста мне не раз приходилось обращаться в Земгор для устранения разных трений между нашими учреждениями. Разговаривал я обычно со Львовым, причем, как и в России, от него трудно было получить определенный ответ. У него оставались его прежние левые симпатии, но применение их к новым условиям стало еще более путанным, чем в России. Вскоре он, впрочем, и в Земгоре сошел на нет. Во время одного из этих посещений, входя в Земгор, я услышал крики и ругань между двумя неизвестными лицами, оказавшимися Полнером и гр. А. Н. Толстым. Как мне определили, это был «обычный скандал» Толстого. Вскоре после этого он уехал обратно в Россию, где, как известно, сделал блестящую литературную карьеру. Не желая умалить его крупного таланта, отмечу только, что стойкости в его политических убеждениях, безусловно, не было. С той же яркостью, с которой он в Парижской версии «Хождения по мукам» обличал большевиков, в переделанной, советской, он столь же беспощадно обрисовывал белых (возможно, впрочем, что в обеих версиях он был прав).

В Красном Кресте тоже не сразу наладился внутренний его строй. Применять прежний его устав было невозможно (ведь уже в России его признавали устаревшим), и надо было выработать какой-то новый строй для нашей заграничной организации, но здесь мы все очень определенно разошлись с Ключниковым. Он считал, что командировка, данная ему в Европу Колчаковским Красным Крестом делает его главой всех эмигрантских красно-крестных учреждений, и противопоставлял себя, как представителя «демократического» Красного Креста, нам, как представителям старого режима. При этом, однако, он держал себя деспотически и хотя первоначально никто не имел в виду смещать его с председательствования в комиссии, руководившей нашими учреждениями во Франции, этот вопрос встал сам собой. Когда, однако, Гучков поднял вопрос об организации вообще управления заграничным Красным Крестом, Ключников не допустил его обсуждений. Не желая слишком обострять сряду отношения, мы попытались все-таки найти мирный выход из конфликта, и с различными инцидентами разрешение вопроса затянулось до начала июля.