Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Летом, в связи с убийством в Швейцарии Воровского, Красному Кресту пришлось доказывать, что он не при чём в этом деле. В числе заподозренных в соучастии с непосредственным убийцей Конради был некий Полунин, служивший в канцелярии Ладыженского. Позднее Полунин был оправдан, но, вспоминая всё прошлое, я отнюдь не уверен, что он не принимал участия в подготовке убийства. Сам Ладыженский едва ли знал про намерения Конради, но общая атмосфера вокруг него была такая, что только могла укрепить убийцу в его планах. Гучков мне как-то сказал, что по его сведениям Полунин несомненно про подготовку убийства знал. Но не знал ли про нее и сам Гучков? В Париже, как в дореволюционное время в Петербурге, вокруг него создалась конспиративная обстановка, и часто только случайно приходилось узнавать отдельные детали этой его деятельности. В то время он уже разошелся с семьей. Не знаю, каких взглядов была Мария Ильинишна, но дети его были сторонниками советской власти.

Кстати, припоминается мне и Н. И. Гучков, бывший Московский городской голова. Несмотря на свое довольно высокое общественное положение, Н.И. был очень средним человеком. Когда ему приходилось выступать с заявлениями, они бывали очень бесцветны по существу, хотя и окрашены громкими словами. Сравнения с Александром Ивановичем он ни в каком отношении не выдерживал. Оба брата еще в России занимали места членов правлений страховых обществ, имевших отделения и за границей, и продолжали посему свою работу в них и после революции. Благодаря этому, существование их оказалось обеспеченным, и в частности А.И. мог продолжать заниматься политикой или, вернее сказать, какой-то подпольной деятельностью.

Зимой меня очень часто мучили ревматизмы, и мы решили поехать летом 1923 г. полечиться. Во Франции все рекомендовали для этого Dax, но выяснилось, что поездка туда нам не по карману. Поэтому, решили мы поехать в Аахен, серные воды которого славились по всей Европе. На всякий случай, однако, навел я справки и о других водах Германии. Было это очень полезным, ибо, когда мы приехали в Аахен, то оказалось, что леченье здесь, в виду нахождения в городе штаба бельгийских оккупационных войск, представляется довольно сложным и сравнительно дорогим. Кроме того, пришлось бы жить в самом городе, в духоте и пыли, и отдохнуть в этой обстановке мы не смогли бы. Должен еще отметить, что мы взяли с собой Марину, ибо в это время выяснилось ее увлечение начавшим бывать у нас уже в предшествующем году бароном С. Г. Швахгеймом. Нам это увлечение не улыбалось, и мы думали, что если Марину увезти на некоторое время из Парижа, то это увлечение пройдет. Ее присутствие с нами делало пребывание в Аахене особенно тяжелым, ибо ее летний отдых тогда совершенно пропал бы. Выбрал я поэтому для лечения Нойенар, хотя и знал, что воды там довольно слабые.

Отправились мы из Парижа в то время, когда Пуанкаре решил занять Рур, дабы заставить Германию выполнить принятые ею на себя обязательства мирного договора. Поэтому от Кельна нам пришлось ехать не по железной дороге, бездействовавшей, ибо немецкие железнодорожники бастовали, а пароходом, по Рейну до Ремагена, ставшего известным во время 2-й войны захватом здесь американцами моста, который немцы не успели взорвать (в то время, когда мы были в Нойенаре, этого моста еще не существовало). Из Ремагена тоже пришлось ехать автобусом. Нойенар оказался очень благоустроенным, симпатичным местечком. 1-ю ночь мы провели в большой гостинице, а затем устроились в очень недурном и дешевом пансионе при женском монастыре Maria Laach.

Прежде чем начать лечение, я отправился, однако, в Берлин, чтобы уладить дело с Байером, о котором я уже говорил выше. Поездку эту я сделал сравнительно благополучно, ибо у меня были французские пропуски из Рурского района в незанятую Германию и обратно, но немцев без пропусков высаживали из вагонов без всяких исключений. После Эльберфельда, где теперь была «sperre» [59] Запрет. , я ехал первое время один в вагоне. В Берлине было возможно достать более или менее всё, и, на мой взгляд, крайне дешево, ибо в это время уже началось катастрофическое падение марки, от которого повышение цен все время отставало. Не помню, сколько тысяч марок заплатил я за очень приличный фотографический аппарат, но на франки это составило не то 4, не то 6. В Нойенаре жена заказала себе какую-то туалетную мелочь и, несмотря на то, что мастерица два раза поднимала цену во время шитья, обошлась она гроши, и дешевле на франки, чем первоначально сговоренная цена. И только в одном случае с меня заранее потребовали оплаты во франках — это был гонорар лечившего меня врача. Кстати, он прописал мне лечение диатермией: это было в первый раз, что я про нее услышал, а теперь, через 25 лет, она стала одним из обыденных способов лечения — один из многих примеров, насколько теперь быстро идет вперед наука. Чтобы не возвращаться назад, скажу еще, что это лечение, несомненно, помогло мне, но излечить радикально моего ревматизма не смогло, и недавно я мог бы отпраздновать 50-летний юбилей, что он мне, хотя и с перерывами, надоедает.

Малинка пробыла с нами недолго: наша добрая знакомая Л. М. Аносова, теперь жившая в Брюсселе, устроила ее бесплатно на один месяц вместе с своей дочерью Надей в Convent du Sacre Coeur в Остенде, где она могла в прекрасной обстановке купаться в море. Отвез я Малинку до Кельна, откуда она добралась одна до Брюсселя, и оттуда ехала обратно до Парижа уже самостоятельно. После отъезда ее, мы с Катей много гуляли по окрестностям Нойенара, особенно по прелестной долине Аара вверх. Во время нашего пребывания там французы более или менее наладили железнодорожное сообщение, и это дало нам возможность забираться все дальше и дальше. Жизнь в Германии шла, однако, очень медленным темпом, и немцы не могли быть уверенными ни за один день. Это вызывало у них большое озлобление, и как-то после обеда в пансионе мне пришлось иметь разговор с несколькими немцами, высказывавшими надежду на новую войну, эту в союзе с Россией, в которой они посчитаются с Францией. Тон немцев был настолько приподнятый, что потом моя жена мне сказала, что ей стало прямо страшно от злобы моих собеседников.

В Нойенаре оказался одновременно с нами директор страхового общества «Россия» Былинин с семьей. Мы его знали в Париже через бывшего начальника Главного штаба ген. Кондзеровского, с семьей которого в свою очередь познакомились, ибо дочь его была в гимназии Таганцевой в одном классе с Анночкой. Кондзеровский служил в «России», куда его устроил Былинин, теперь не стесняясь говоривший, что во время войны, когда он подлежал призыву, Кондзеровский устроил его писарем в Главный штаб, в благодарность за что он дал теперь работу генералу в своей конторе. Кондзеровский производил на меня впечатление вполне порядочного человека и, вероятно, он устроил Былинину тыловую должность просто по слабости к чьей-нибудь просьбе, но не подумав о том впечатлении, какое подобные поблажки производили в массах.