Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

По возвращении в Париж был я на масонской tenue blanche на докладе известного депутата, позднее ставшего министром. Говорил он о необходимости возобновления дипломатических сношений с Ватиканом и с Россией, мотивируя это потребностью в лучшем осведомлении. В эмигрантских кругах говорили тогда, что ему за эту его пропаганду было хорошо «дадено». Не знаю, правильно ли это, но при французских парламентских нравах это вполне допустимо.

В ноябре собралось Главное Управление Красного Креста, на которое приехал Игнатьев. Кроме текущих дел пришлось разбираться в деле о ссуде инженеру Макшееву из комитета Яковлева-Игнатьева. Макшеев эти годы производил работы по восстановлению на севере Франции районов, пострадавших во время войны. Работали у него почти исключительно русские, и на этом основании он получил ссуду. Не помню, в несоблюдении каких условий его обвиняли, помню только, что Яковлев и Макшеев друг друга обвиняли. Макшеев был делец, и удивляться его поведению не приходилось, но Яковлев в лучшем случае проявил слишком большое легковерие. В нашем тогдашнем положении все дело закончилось, конечно, ничем.

В ноябре появился в Париже Варун-Секрет и обратился ко мне с просьбой наладить разные общества в Югославии привлечением французского капитала. У меня никаких связей в финансовых кругах Франции не было, и я отказался от его предложения, но русские банкиры с места сказали мне, что ничего из затеи Варуна не выйдет, ибо о югославских политических нравах во Франции сведения самые отрицательные. То, что мне тогда рассказал Варун, подтвердило это: взятки, по его словам, брали в Югославии все, и, в частности, успех намеченных им дел был обеспечен заинтересованностью в них министра, от которого они зависели.

В конце года Катя помучилась с нарывом на пальце, который пришлось два раза резать и сорвать в конце концов ноготь, а местная анестезия была тогда еще несовершенна. Через месяц после этого сделался нарыв в груди у Оли, который тоже пришлось резать. Через несколько месяцев ей пришлось вновь лечь в наш госпиталь в Villejuif, ибо у нее оказалась опухоль. После операции анализ показал, что опухоль эта была ракового характера, но операция остановила болезнь, и когда Оля через 23 года умерла, рак был не при чем.

Перед Рождеством приехал в Париж Воличка Мекк [61] В.В. фон Мекк. с женой. Как я уже писал, он был в Москве мобилизован, и попал секретарем в Реввоенсовет, когда во главе его стоял Троцкий. В Москве еще оставался тогда дядя Коля [62] Ник. Карл. фон Мекк. с семьей, и Воличка был очень осторожен во всех рассказах, чтобы они дяде не повредили. Уже только через 10 лет после их приезда вдова Волички рассказала мне в Америке кое-какие подробности из жизни наших родных. Воличке дали разрешение выехать из России, как потомку латвийской семьи, но лишь через 6 месяцев после оставления им службы в Реввоенсовете, чтобы он не мог выдать каких-нибудь военных секретов. В Париже он был проездом в Нью-Йорк, где должна была быть устроена выставка картин современных русских художников, и он должен был быть ее заведующим. Вскоре он и уехал в Нью-Йорк вместе с некоторыми художниками, которые в большинстве в Соединенных Штатах и остались. Жена его, Варвара Геннадиевна, тогда визы не получила, и выбралась к мужу только осенью 1925 г. За это время мы ближе познакомились и сошлись с нею; как и сестра ее, Кривошеина, она была женщина незаметная, но, несомненно, образованная и культурная. Всегда она была очень религиозна, и после смерти Волички эта религиозность еще более усилилась. Она очень жалела тогда, что в Соединенных Штатах не было православного женского монастыря, чтобы в него поступить. В Нью-Йорке, после закрытия выставки, Воличка занялся разными художественными работами декоративного характера, но, как нам писала Анночка, очень бесхозяйственно, и, несмотря на очень скромную жизнь, они еле перебивались.

В последних числах декабря начался в Париже подъем воды в Сене, и нам в Курбевуа вместе с соседними частями города, одной из самых низких его районов, стало угрожать наводнение. Явление это повторялось периодически в зимние месяцы, если после сильного снегопада в горах в верховьях Сены и Марны теплело, и дожди быстро сгоняли снег. В центре Парижа была даже мера для определения размеров наводнения — фигура зуава, украшавшего мост Альма, так названный в память битвы, начавшей Крымскую войну. Когда вода доходила до груди зуава, наводнение становилось угрожающим и для центральных частей города. На этот раз она мало где выступила в центре, но в нашем Курбевуа в Аньере были затоплены многие улицы, и в том числе и r. du Souvenir. Подъем воды происходил понемногу. Сперва вода просочилась в подвал, и пришлось прекратить топку, затем затопило улицу, но можно было еще выбираться из дома по мосткам, а наконец и их убрали, и по улице стали курсировать лодки, подвозившие нас к железнодорожной станции. Налажено всё это было хорошо, очевидно опыт предшествующих наводнений был городом использован, и ни одного дня мы без связи с городом не оставались. Вопросом было для нас сперва, как попадать в лодку, когда залило сад, в который выходил вход в дом. Но удалось привязать к решетке в окне кухни лесенку, лодка подходила к ней, и по этой лесенке мы и перебирались. Быстро столковались мы с лодочниками, и они подъезжали к дому тогда, когда их обитателям надо было отправляться кому на работу, кому в школу.

Еще когда начало нас заливать, Снежковы выехали в город, куда отправили мы и Александру Геннадиевну. Остались, таким образом, в доме только Даниловские и мы. Проводили мы время, быть может, благодаря необычайности обстановки, не скучая, тем более, что нас не забывали наши знакомые. Пожалуй, хуже стало, когда начала убывать вода, и одновременно с этим похолодало. Даже когда из подвала ушла вода, пришлось обождать, чтобы обсохла печь, а на это ушла чуть ли не неделя. Забыл еще отметить, что вода не дошла всего 16 сантиметров до нашего 1-го этажа. Последние дни поэтому мы очень беспокоились, ибо, если бы вода продолжала подниматься, то мы могли бы остаться без кухни.

В середине января сенсацию среди русских произвела высылка группы наших соотечественников, и в числе их Иг. Кривошеина, связанных с маленьким банком Banque de la Bourse. По-видимому, все они занимались игрой на французской валюте. Впрочем, вскоре все они смогли вернуться, и, кажется, без оплаты этого возвращения власть имущим, подобно тому, как это пришлось сделать Ксидиасу. [63] Ксидиаса винили также в том, что он продал во Франции нештемпелеванные бумаги. Что у него были связи с Новицким, подтверждается тем, что последний просил Кр. Крест держать свои средства у Ксидиаса, что Иваницкий и исполнил, но я через ревизионную комиссию потребовал перевода их оттуда в крупный банк, что и было исполнено.