Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В эти же дни в одной из русских лож показали американский фильм «Павел I». Ставили его русские, и поэтому в нем особой клюквы не было. Почему-то, однако, фильм этот во Франции не шел, да и вообще я не слышал, чтобы его показывали в Европе. Позднее мне пришлось видеть другой фильм на эту же тему, тоже американский, под названием «Патриот». Клюквы в нем было порядочно, начиная с названия, ибо этим патриотом являлся Пален, вообще очень идеализированный. В другом масонском собрании слышал я доклад о Хиджасе, где его недолгий король Гуссейн, отец пресловутых королей Ирака — Фейсала, и Трансиордании — Абдуллы, на глазах у покровительствовавших всей этой кампании англичан восстановил работорговлю.

Сокращение средств, остававшихся в распоряжении Совета Послов, поставило в это время на очередь вопрос о самообложении беженцев. Говорили о нем почти во всех организациях, но ничего из этого не вышло. Вообще всякое добровольное обложение дает результаты только в течение первых месяцев, а затем почти всем надоедает платить, и дальше взносы делают лишь единицы. В Париже тогда и не попытались его вводить.

Появился в Париже в это время Aubert (Обер), добившийся незадолго до этого оправдания Полунина, и сделавший о всем процессе доклад парламентскому комитету, чествовавшему его по этому случаю. В это время председателем комитета был уже вместо Гучкова Владимир Гурко.

Как-то в то же время Гучков рассказал в Красном Кресте, что весной 1912 г. он написал Коковцову письмо, предсказывая Балканскую войну на осень этого года, и предупреждая, что она может развернуться в общеевропейскую. Спрашивал он его, готовимся ли мы к ней? В своем ответе Коковцов сообщил ему, что Сазонов надеется предупредить эту войну, но что к войне мы не готовимся и не будем готовиться пока Сухомлинов будет оставаться министром.

Несколько раз навестил нас тогда, приехавший из Нью-Йорка, полковник Яхонтов. Нам он абсолютно не понравился, ибо наши взгляды в то время радикально расходились.

В конце февраля Катя поступила швеей к Chanel. Об этом доме я буду подробно говорить дальше, а здесь скажу только, что Катя прослужила в нем недолго, но за эти, кажется, два месяца многому научилась, и когда потом стала служить в других домах, уже маленьких, то школа большого дома была ей очень полезна. Проработала она затем недолго и в двух русских домах, которые оба, однако, скоро прогорели. Всегда очень жалела она милую Сперанскую, вдову управляющего Зимним Дворцом, и ее дочь, старую деву, увы, в деловом отношении не многого стоивших. Сын и брат их, Николай, на два класса моложе меня по Правоведению, женился на Спиридоновой, дочери, кажется, греческого консула. О семье этой в свое время много говорили в Петербурге и, говорят, именно она была изображена в «Особняке» — пьесе, имевшей хотя и недолгий, но сенсационный успех. Дольше всего жена проработала в небольшом французском доме и оставила его только, чтобы ехать в Биарриц к Марине.

В марте я впервые после 1914 г. встретил Врангеля, мало изменившегося физически, но приобретшего еще больший апломб. Потом я его видел еще раза два-три, но ни разу с глаза на глаз разговаривать с ним мне не пришлось. Через несколько лет он заболел туберкулезом и очень быстро умер. Теперь одни его беспредельно восхваляют, другие же столь же категорически ругают. Надо, однако, признать, что этот «немецкий барон» был совершенно русским, и что главная его беда была, что он пришел к власти слишком поздно, когда уже спасти белое дело было невозможно. С другой стороны, можно, однако, с уверенностью сказать, что если бы ему удалось победить большевиков, то он на пути реставрации старого режима ушел бы слишком далеко, особенно в области социальной. Должно, впрочем, отметить попутно, что его армия далеко не была настроена в общем столь реакционно, как это часто изображают, и, в частности, против самого Врангеля наблюдался в ней у многих известный антагонизм, как против «гвардейца».

В Красном Кресте за эти месяцы было много разговоров о Берлинских делах, где Чаманский и Гучков находили необходимым пойти на соглашение с левыми течениями, олицетворяющими в правительстве неким Шлезингером, тогда, кажется, товарищем министра иностранных дел. Шлиппе, наоборот, был против этого, находя, что Шлезингер старается еще больше сблизить Германию с советским правительством (в чем, по-видимому, был прав), но позднее ему пришлось все-таки переменить свою тактику, ибо работать в Берлине без поддержки Шлезингера Красный Крест не мог. В это время Красному Кресту было предложено взять на себя заведование лагерями для беженцев, до того бывшими в ведении Земгора. Главный из них находился под Берлином в Ораниенбурге. По-видимому, главной причиной отказа Земгора от их заведования был недостаток средств, но отчасти повлияло и враждебное отношение немногих остававшихся в лагере инвалидов к левому направлению Земгора. Недостаток средств и у нас, а также и неблагоприятные сведения, сообщенные нам Шлиппе о призреваемых в этих лагерях, заставили и нас уклониться от принятия этих лагерей на нашу ответственность.

Характеризовать тогдашние настроения беженства может сделанный в марте доклад известного финансового деятеля Путилова о возможности в Москве переворота в характере Термидора, который Путилов находил необходимым поддержать. Как он думал это сделать, он не указал, но, кажется, никто не присоединился к его основной точке зрения: работа даже с наиболее умеренными элементами из правящих московских кругов казалась в эмиграции абсолютно невозможной. С другой стороны, надо признать, что эмиграция дальше разговоров не шла, и потому понятно, что от времени до времени лица, наезжавшие в Париж из провинции, настаивали, чтобы от разговоров русский Париж переходил к делу. Таков был доклад уже упоминавшегося мною Н. А. Мельникова, но и он ни слова не сказал, в чем это делание должно было бы проявиться. Кое-что делалось в смысле антибольшевистской пропаганды среди иностранцев, но этим все и ограничивалось.

Как раз тогда же ко мне обратился Ладыженский, прося выяснить, нельзя ли привлечь в противобольшевистский лагерь масонство. Я по этому поводу переговорил с Кандауровым и еще кое с кем, но все мы пришли к заключению, что это невозможно, ибо, хотя один из масонских конгрессов и высказался против коммунизма, но настроение в масонских низах таково, что они воспротивятся против активного участия масонства в борьбе против русского большевизма. Было ясно, что дальше нейтралитета масонство не пойдет. Добавлю еще, что лично я встретил в Grande Loge только одного коммуниста-француза, да и тот выше 4-ой степени не пошел.

Вообще, активная антибольшевистская деятельность эмиграции в России не проявлялась, в сущности, ничем. Были смелые люди из молодежи, которые тайно переходили русскую границу, и иные добирались до Москвы, но доставляемые ими сведения были очень скудны, и только одно можно было сказать, что никаких антибольшевистских организаций в России тогда не было, были только отдельные лица, антибольшевистски настроенные.