Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В монархических кругах в начале 1925 года Трепов старался объединить их, однако для всех было ясно, что главная его цель была выдвинуть себя в правой эмиграции на первый план. Ничего из этого, как и из предшествующих его попыток заставить говорить о себе, не вышло. Позднее об объединении монархистов заговорил Г. Н. Лейхтенбергский, хороший, но не очень далекий человек, и его старания результатов тоже не дали. Лейхтенбергскому принадлежало имение в Баварии, доставшееся ему от его прадеда Богарне, и он в начале эмиграции не рассчитал своих средств, пойдя навстречу разным эмигрантским нуждам. В результате через несколько лет он сам оказался в тяжелом положении. Между прочим, он затеял издательское дело в Берлине, но и это дело, которое он доверил писателю Кречетову (Соколову), тоже не пошло. Надо признать, что очень немногие из изданных им книг, заслуживали внимания. В этом отношении издательство Гржебина, несколько лет просуществовавшее тоже в Берлине, стояло гораздо выше, да, кажется, и материальные его результаты были лучше.

У умеренных монархистов мне поручили как-то сделать доклад о мероприятиях переходного времени от большевиков к старому строю, если это случится. Моя основная точка зрения была, что в таком случае у новой власти не окажется в начале ни людей, ни средств, и что она будет рисковать дискредитировать себя в самое короткое время. Поэтому, я считал, что на первое время, по крайней мере, необходимо будет дать самую широкую автономию местным силам. Мои предположения встретили, однако, сильную оппозицию, ибо революция превратила весьма и весьма многих из наших либералов в сторонников исключительно сильной центральной власти. В сущности, никаких данных, чтобы ожидать перемены режима в России, у нас не было, но во всех организациях считали еще необходимым быть готовыми на случай какой-либо контрреволюции. Сейчас могу, впрочем, сказать, что все подобные разговоры имели удивительно несерьезный характер каких-то абстрактных рассуждений. Курьезно лишь, что эмигранты, оставшиеся за границей после 2-ой войны, оказались, по-видимому, не более умными, чем мы, а кроме того, мы были менее зависимы от иностранцев, и отнюдь не были столь запуганными ими, каковыми являются новые эмигранты.

1925 год был годом наибольшего расцвета НЭПа, и многим было тогда разрешено выехать из России. Были и у нас тогда разговоры о том, чтобы выписать к нам сестру мою Касю, в то время сильно хворавшую. Выехать, однако, оставив там двух других сестер, она отказалась. Это была эпоха, когда правые большевики вели, в частности, переговоры с некоторыми финансистами из эмигрантов, например, с Батолиным, о возможности общей работы по восстановлению русской экономики.

В 1925 году умерли князья Львов и Голицын, а также Хомяков, из них Голицын — на родине, а те два — в эмиграции. Все трое сыграли видную роль, но едва ли значительную в добольшевистской России, и едва ли можно назвать их государственными деятелями. Все трое они были людьми порядочными, а Хомяков, несомненно, и очень культурным, типа старого русского барина в лучшем смысле этого слова. Однако он был и ленив, и то, что французы называют je m’en foutiste [64] Je m’en foutiste (фр.) — мне плевать. -ом. Покритиковать, посмеяться над тем, что происходит, он мог, но этим он и ограничивался. Тем не менее, умственно он был гораздо крупнее обоих князей, которые были удивительно узких взглядов — Голицын крайне правых, а Львов — либеральных. Оба они попали в главы правительства благодаря случаю, и немало содействовали гибели, один — монархии, а другой — конституционного строя. Винить их за это нельзя, зная их ничтожество — la plus belle fille du monde ne part donner plus [65] Самая красивая девушка в мире не может дать больше того, что имеет (фр.). , но надо дивиться ограниченности тех, кто их сделал главами правительств.

В середине марта окончательно сформировался правый эмигрантский комитет. Председателем его остался Коковцов, при товарищах его Третьякове, Шебеко, ген. Хольмсоне и проф. Алексинском. Из среды Красного Креста была сделана попытка провести вместо Алексинского Иваницкого, но успеха не имела: антипатия к Иваницкому была слишком сильна. Тогда же с Иваницким и Витте были мы неизвестно зачем у Альбера Тома, бывшего министра, в 1917 г. посетившего Россию, и позднее генерального секретаря Международного Бюро Труда, организованного при Лиге Наций. Цель наша была облегчить при его помощи перемещение и размещение русских рабочих-эмигрантов, но, кроме общих фраз с обеих сторон, сказано не было ничего. Выяснилось только окончательно, что Тома и его Бюро дальше пожеланий в практических вопросах ни на что не способны.

В Марте приехали из Польши Борис [66] Охотников, брат жены. — Примеч. сост. и Вера: найти там какую-либо работу ему так и не удалось, и они перебрались в Париж с надеждой, что тут судьба будет им более благоприятной. В этом они не ошиблись, и Борис, несмотря на свои ревматизмы (от которых он ездил лечиться в Дакс), ряд лет проработал еще на маленьких полуканцелярских должностях. Поселились они на r. du Souvenir, а потом перебрались в маленькую квартирку по соседству. Тогда же недалеко от нас ночью сгорел склад лесных материалов. Отмечаю этот мелкий ‹…› [67] Страница отсутствует, предположительно, в ней речь идет о переезде дочери Марины с мужем в Биарриц, где ими был открыт магазин по продаже белья и где у них 26 октября 1925 года родился сын Жорж. Марина при родах заболела. — Примеч. сост.

…от Кати, вызывающую меня в Биарриц, в виду болезни Малинки с просьбой зайти к проф. Яковцеву, дабы спросить его со вет. Он несколько успокоил меня, указав, что родильная горячка в виду прогресса медицины далеко не абсолютно смертельная болезнь, и рекомендовал применение сывороток д-ра Безродко. Вечером в тот же день я выехал, и в полдень 5-го был в Биаррице, где застал Катю, как во всех тяжелых случаях нашей жизни, бодрой и энергичной, а Малинку с высокий температурой — она все время держалась около 40°, и очень вялой. До 10-го положение ее мало изменилось, то она чувствовала себя немного лучше, то слабо, но, по существу, исход болезни не определился. Лечили ее вспрыскиваниями сыворотки, но не Безродковской, и к 10-му уже вспрыснули максимальную дозу, которая допускалась.

В этот день с утра температура упала и была около 36, почему, оставив меня дома, Катя и Сережа пошли в город и в магазин. В это время у Малинки начался потрясающий озноб, и в течение какого-нибудь часа температура вскочила до 40,5. Телефона в доме не было, и мне приходилось ждать возвращения наших с сознанием, что я не могу оставить больную и я бессилен помочь ей. К счастью, вернулись они сравнительно быстро. И тогда вызвали врача, определившего, что у Малинки началось общее гнилостное заражение крови, и что единственное, что можно против него делать, это вспрыскивание золота, но если и оно не поможет, то прибегнуть к созданию искусственного нарыва для того, чтобы оттянуть в него болезнетворные микробы — средство старое, но не из сильных. Вспрыскивание золота он сделал не то два, не то три раза, но, несмотря на них, все эти дни, два дня, когда по временам Малинка и бредила, мы ни на минуту не успокаивались. 11-го температура была опять около 36, и днем вновь вскочила, но уже только до 40 и без озноба, а 12-го повышение было небольшим. 14-го, наконец, температуре была нормальной, и началось медленное выздоровление.