Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Не помню мотивов, по которым я возражал в бюро против создания Съездом особого постоянного органа. Меня тогда никто в организационном бюро не поддержал, но на самом Съезде стало известно, что и Николай Николаевич не сочувствует избранию такого органа, и после долгих прений избрание такого органа само сошло на нет.

Первоначально я был сторонником Зарубежного Съезда, и в Кр. Кресте был с И. П. Алексинским в меньшинстве, стоявшем за его созыв. Однако уже в Организационном комитете поведение правых заставило меня стать более осторожным. Когда я высказал эту мою точку зрения в «Союзе Освобождения», я был сперва почти в одиночестве, но позднее со мной оказалось большинство. В Национальном Комитете мне возражали члены группы «Возрождения» — Струве, Ольденбург и Зайцев, но с открытием Съезда и они должны были замолчать. Я предсказывал, что крайние правые, пока сравнительно тихие, попытаются на Съезде создать постоянный орган беженцев из своих избранников и через этот орган взять в плен вел. кн. Николая Николаевича. Если это не случилось, то лишь потому, что великий князь вообще высказался против этого постоянного органа.

Съезд собрался 4-го апреля 1926 г., и съехалось на него из разных стран Европы более 400 делегатов, как вскоре выяснилось, в большинстве крайних правых. Первый бой был дан, однако, только 5-го апреля при выборе председателя. Организационный Комитет предложил в председатели Струве, правые же выставили Алексинского. Победил Струве 232 голосами против 193, но это была победа личная: за него голосовали многие как за сотрудника Врангеля. Как председатель большого собрания он оказался, однако, ниже всякой критики. На выборах других членов президиума победил зато список правых, в среднем 230 голосами против 180. Это голосование определило и соотношение вообще сил на Съезде. Съезд продлился неделю, но кроме вопроса об избрании им постоянного органа эмиграции, от которого отказались после того, как против него высказался великий князь, все остальные вопросы никакого интереса не возбудили. Съезд признал только, что отобрание земли у крестьян невозможно. Лично я никакого участия в прениях не принимал. Бывши уже в меньшинстве на левом крыле в Организационном бюро, теперь, когда всё бюро оказалось в левом меньшинстве Съезда, я не мог себя заставить спорить безрезультатно с людьми, к руководителям которых, вроде Маркова 2-го, я чувствовал прямо физическое отвращение и которые никаких аргументов умеренного типа слышать не хотели.

На Съезде было два епископа: старообрядческий из Румынии, очень бесцветный, и митрополит Антоний, возглавлявший тогда так называемую «Карловацкую» церковь. Роли на Съезде он не играл, и производил впечатление уже дряхлого, мало на что способного старика.

После Съезда его участники поочередно ездили в Choigny, деревню часах в двух от Парижа, где в усадьбе графа Тышкевича, женатого на одной из племянниц или падчерице Николая Николаевича, великий князь принимал всех группами. Кроме нескольких общих фраз, мы ничего от него не слышали.

Скучным был и обед, который дал левой группе Съезда в элегантном ресторане нефтепромышленник Гукасов, уже некоторое время игравший крупную роль в эмиграции в Париже. Он был издателем правой газеты «Возрождение», редактор которой Семенов тоже был тогда видным деятелем Национального Союза. «Возрождение» больше подходило к взглядам эмиграции во Франции, чем Милюковские «Последние Новости», но, несмотря на то, что редактировалось недурно, читалось меньше, чем этот, несомненно, бывший блестящим орган печати. Отмечу кстати, что, по существу, обе русские газеты стояли гораздо выше громадного большинства французских газет, в то время не блиставших, правда, в мировой печати.

С Зарубежным Съездом было связано много ожиданий, которые, однако, не оправдались. Крайние правые надеялись влиять через постоянный орган Съезда на великого князя, и, таким образом, командовать всей правой эмиграцией. Умеренные так далеко не шли, но думали, что Николай Николаевич по своей собственной инициативе проявит некоторую активность в противосоветском духе. Вскоре, однако, выяснилось, что у великого князя не хватает решимости ни на что, и что он будет вождем эмиграции только по имени. Отмечено у меня совещание умеренных в мае, в котором участвовал и Врангель, к которому обратились с просьбой повлиять на великого князя, чтобы он проявил бóльшую активность. Врангель от этого, однако, отказался, ибо отношения Врангеля с великим князем не были таковы, чтобы подобное его обращение могло дать положительные результаты.

В течение лета 1926 года наиболее острый характер приняли отношения между ревизионной комиссией Красного Креста и Иваницким, благодаря Игнатьеву и затянувшиеся, и усложнившиеся. Я не знаю, что руководило Игнатьевым, вероятно, просто нежелание вынести сор из избы, но Иваницкий пользовался всячески этим, чтобы оттянуть взнос задержанных им денег. Мне пришлось и составить доклад ревизионной комиссии, и изложить подробно всё частным образом Игнатьеву, но пока это тянулось, разговоры об Иваницком пошли по Парижу, и как-то в Красный Крест пришел Е. П. Ковалевский и, ссылаясь на П. Крупенского, спросил, правда ли, что Иваницкий произвел крупную растрату. Пришлось мне после этого иметь неприятный разговор с Крупенским, наоборот, утверждавшим, что первым о растрате говорил ему сам Ковалевский, но считавшим, что известие это совершенно точно. В конце концов, после разговоров с Советом Послов пришлось нам примириться с оставлением Иваницкого в Красном Кресте, несмотря на то, что и Киндякову, и мне это глубоко претило, и, несмотря на то, что кроме нежелания дать еще большую огласку этому делу, никаких других мотивов в пользу Иваницкого не было.

Надо вообще признать, что вообще мораль эмиграции во всех отношениях со времени революции очень упала, и постоянно разглашались новые и новые скандалы самого разнообразного характера. Однако, наряду с этим, оставался прежний гонор и некоторые прежние его проявления. Кроме дуэли Половцева, о которой я уже говорил, про другие я не слышал, но при ликвидации самых грубых личных столкновений обычно поднимался и вопрос о дуэли. Как-то даже в Правоведской Кассе пришлось нам говорить про избиение одного бывшего правоведа неким Строгановым, уже тогда известного с самой скверной стороны. Мы единогласно признали тогда, что Строганов [неразб.], и этот инцидент дальнейших последствий не имел. Однако разговоры о Строганове и его мошенничествах шли и в следующие годы. На Ривьере умер перед тем последний граф Строганов, значительное состояние которого перешло к детям его сестры. Хотя никакого родства с ним у подвизавшегося в Париже Строганова не было, он предъявил иск к наследству, и в течение ряда лет умудрялся занимать под это наследство у легковерных лиц. Говорили, что больше, чем на 100 000 франков попался польский консул в Ницце. На Ривьере всегда вертелось много темных личностей, но больше в кругах, связанных с различными казино, однако Строганову удалось проникнуть и в иные круги, в частности, в военные.