Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Несколько позднее умерла M-me de Mont d’Eoux, рожденная Скарятина, тетка Ольги, о которой я уже упоминал. Как и другие русские, перешедшие в католицизм, она перестала быть русской и даже забыла русский язык. Впрочем, женщина она была милая, и к своим русским родным относилась хорошо.

Этим летом ко мне обратился кто-то из кружка народных университетов, устраивавшего лекции, преимущественно для молодежи, о России. Мне предложили прочитать лекцию о Новгороде, и я ее составил. Однако, комитет кружка ее забраковал, найдя ее слишком серьезной для обычной аудитории этих лекций. Надо, действительно, признать, что за годы войны и эмиграции культурный уровень эмигрантов очень понизился, да и вообще интерес к культурным вопросам упал. Мне тогда предложили сделать мою лекцию более популярной, но я уже готовился к Съезду и выполнить этого не мог.

Вообще, в это время я уже сложил с себя большинство обязанностей в разных организациях, кроме Красного Креста, и в первую очередь отказался от казначейства в Правоведской Кассе. Пришлось мне в это время еще раз съездить в Марсель, где военное ведомство потребовало от Красного Креста вывести наши учреждения из его бараков, в которых поместилась за это время и небольшая группа инвалидов. В это время нашим представителем там был Искрицкий, а Снежкова заменил Товстолес, бывший председатель одной из уездных земских управ Черниговской губернии, очень хороший и спокойный человек. Мне надлежало попытаться добиться в мэрии отвода нам небольшого участка земли, чтобы перенести туда наши учреждения. Мне дали рекомендации к нескольким местным деятелям, но, кроме любезного приема, они мне ничего не дали. У Марсельского городского управления репутация была очень скверная. Воровство и потворство своим сторонникам процветали там независимо от того, кто побеждал на выборах, которые производились при помощи шаек, если не убийц, то самых темных элементов. На моих переговорах это не отразилось, но интереса мои просьбы не представляли, и ничего по ним сделано не было.

В эти годы, несмотря на плачевное состояние французских государственных финансов и торгового баланса страны, что привело в 1926 г. к резкому падению франка и возвращению к власти правых партий, общее экономическое положение было скорее хорошим, и крупной безработицы не наблюдалось. Тем не менее, уже тогда был установлен строгий контроль над рабочими-иностранцами, и требовалось перед получением ими carte d’identité получение особого avis favorable [69] Положительное заключение. из местного отдела труда. Профессия, в которой иностранец мог работать, обозначалась в carte d’identité, и для перемены ее требовался новый avis favorable. В 1927 г. мне пришлось ознакомиться со всей этой процедурой, выхлопатывая carte d’identité для Бориса Охотникова, незадолго до этого приехавшего с женой во Францию.

Административная французская машина работала тогда, хотя и медленно, но хорошо. Нельзя было, однако, не отметить крайнего ее формализма. Уже перед тем пришлось мне познакомиться с местными налоговыми учреждениями, ибо меня как-то обложили подоходным налогом в сумме, совершенно несправедливой, и, несмотря на мои жалобы, начисления не уменьшили. Мне было, однако, сказано при этом, что мне достаточно только сделать, раз у меня нет денег, «preve de bonne volonte» [70] Проявить добрую волю. , внеся только часть налога, а дальше будет видно. Мне пришлось, в конце концов, заплатить всё, но это выражение о «bonne volonte» я потом слышал постоянно, и мог убедиться не раз, что многим удавалось, внеся лишь маленькую часть налога, так или иначе уклониться от платежа главной его доли.

Кажется, два раза за эти месяцы дядя Макс (Мекк) возил меня к баронессе Клингспор. Не пришлось мне присутствовать у нее ни при чем курьезном, но позднее я слышал, что у нее устраивались богослужения какой-то новой религии (кажется, на базе суфизма), которая должна была объединить все существующие религии. Очевидно, ничего серьезного из этого не вышло, но дядя Макс и вообще вся эта маленькая группа придавала всему, что они делали, необычайную важность, насколько большинство из них искренно, не знаю.

Летом меня попросили позировать художнику и писателю Гефтеру, который предложил нарисовать портреты группы основателей масонства, в число которых был зачислен и я. Не знаю, был ли я в действительности похож на произведение Гефтера (все эти портреты висели в помещении русских лож на r. de l’Ivette), но скажу, что вообще мне казалось, что мои портреты, а иногда и фотографии, изображали меня иным, чем я сам себя представлял по своим изображениям в зеркале.

В конце июля я получил из Биаррица письмо от Кутузова с предложением занять у Шанель место кассира и бухгалтера отделений ее дома в Биаррице и Каннах. Предлагал он мне приехать через 10 дней приблизительно в Биарриц на три месяца, с тем, чтобы на декабрь — май ехать работать в Канны, где у Chanel во время сезона было другое отделение. Оплачивалась работа лучше, чем в Красном Кресте, причем жалование выдавалось и за те месяцы, когда работы не было. Предложение это я принял, ликвидировал последние дела в Париже, и 4-го августа был в Биаррице.

В доме Шанель я проработал семь лет, и потому остановлюсь на нем более подробно.

Хозяйку его я видел несколько раз, но ни разу с ней не разговаривал, и могу судить о ней лишь по рассказам. Надо думать по всему, что я слышал о ней, что она была женщина далеко незаурядная. Внучка воспитавшего ее мелкого торговца вином в Оверни, она 16-ти лет приехала в Париж, и работала здесь сперва портнихой. Один из ее друзей помог ей открыть собственный магазинчик вязаных вещей. Вкус у нее, несомненно, был, и через некоторое время она смогла начать также шить платья. Во время Первой войны она первая создала моду на короткие платья и прямые линии, и выдвинулась на этом на одно из первых мест в мировой couture, тон которой задавался и задается и сейчас Парижем. В те годы в нем считались домами Haute couture — Worth, Chanel, Lanvin и Viennet. Из них один Ворт существовал еще со времен 1-й империи. Хозяевами его было уже 3-е поколение владельцев, и к тому, который делом распоряжался в 20-х годах, старые служащие обращались на ты, называя его уменьшительным именем. Не знаю, продолжает ли этот дом еще существовать, но из трех остальных только Lanvin еще держится.

Объясняется это тем, что в области дамских мод более, чем в какой-либо другой, очень многое зависит от личного вкуса руководителя дома, который обычно является и хозяином его. В больших домах работают обыкновенно и рисовальщики, из рисунков которых выбирают наиболее отвечающие вкусам сезона. У Шанель в мое время рисовальщиков не было, и новые модели создавали мастерицы, стоявшие во главе мастерских, и хозяйка выбирала из них те, которые ей больше всего нравились. Вещи для летнего сезона приготовлялись еще с осени предшествующего года и показывались в Париже большею частью в феврале. Главными покупателями бывали уже тогда представители крупных домов из Соединенных Штатов, но много заказывали и частные лица. Иные женщины заказывали только у Шанель на сотни тысяч франков в один день, и заказы иных превышали в год миллион франков, что по тогдашнему их курсу составляло 40 000 долларов. На эти collections допускали далеко не всех, дабы маленькие портнихи не смогли сразу начать копировать эти модели, запомнив наиболее из них характерные. Другая коллекция, для зимнего сезона, показывалась в августе. Надо, впрочем, отметить, что разницы между обоими сезонами было очень мало, ибо главным образом шили в больших домах вечерние платья.