Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В Ницце я нашел моего товарища Бистрома, еще очень моложавого, красивого и обеспеченного настолько доходами с дома, о котором я говорил выше, что мог ничего не делать и вести, в общем, образ жизни тот же, что и в Петербурге, в которой женщины занимали у него главное место. Оставался он все тем же жизнерадостным человеком и добрым товарищем, что и раньше, и когда года через два он умер, проболев всего несколько дней, его все пожалели.

Вошел я тогда в связь с Ниццкими правоведами, и 18-го декабря отправился в Ниццу на традиционный наш обед. Утром в этот день, проснувшись, я увидел Канны под глубоким слоем снега. Как мне говорили, никто из местных старожилов не помнил такого снегопада, и город оказался совершенно не подготовленным к тому, чтобы справиться с ним. С тротуаров снег сгребался кухонными совками, а на самых улицах оставался нетронутым, пока через несколько дней сам не стаял. Оригинально было то, что снег выпал только над Каннами, а в 5 километрах во все стороны от него не было видно ни одной снежинки.

Правоведов на Ривьере было около 30 человек, из коих на наши обеды собиралось по 15–20 человек. Старейшим из них был выборный член Гос. Совета Карпов. Оказался в Ницце Тимрот. Один из священников Ниццкаго собора Любимов тоже был правовед, до революции бывший делопроизводителем канцелярии Гос. Думы. Объединял всех нас Поливанов, сравнительно недурно устроившийся на частной службе и имевший достаточно времени, чтобы заниматься нашими общими делами.

Коснусь здесь вообще нашей эмиграции на Ривьере. До революции на ней всегда жило много богатых русских, владевших здесь крупными виллами и землями. После революции на нее тоже направились многие из русских, сумевших вывести из России часть своих состояний. Большею частью это были крупные коммерсанты, ведшие дела с за границей и смогшие перевести после Февральской революции значительные суммы в свои конторы под предлогом закупки товаров или материалов, необходимых для функционирования их предприятий в России. Собралось на Ривьере немало русских аристократов, а также лиц, так или иначе связанных с искусством. Все эти лица слились теперь в одну группу, и, хотя и сохраняли некоторые свои особенности, но все были с некоторым оттенком богемы. Высшую группу из них добавляли члены семьи Романовых.

В Каннах никого из них я уже не застал. Когда-то здесь жил вел. князь Михаил Николаевич, вилла которого «Казбек» перешла потом к вел. князю Михаилу Михайловичу. В 1927 году он уже переехал в Англию, оставив в Каннах воспоминания о себе, как о человеке со странностями. Все зато хорошо отзывались о его жене графине Торби. Недалеко от «Казбека» находилась вилла, в мое время принадлежавшая королеве Датской, унаследовавшей ее от своей матери, вел. княгини Анастасии Михайловны. Муж ее, вел. герцог Мекленбург-Шверинский, был давно и неизлечимо болен, и про увлечения в это время Анастасии Михайловны, женщины еще красивой и интересной, ходило немало рассказов. После революции много говорили на Ривьере про связь ее с летчиком, кажется, Поповым, лечившимся там после падения с авионьоном. Об этом ее увлечении говорится под другими именами в одном из романов Крымова. Сад виллы выходил на улицу, проходившую значительно ниже. Здесь как-то нашли мертвым, разбившегося при падении, великого герцога. По-видимому, у него ночью сделался припадок удушья, и он вышел в сад. Упал ли он случайно, лишившись сознания, или это было самоубийство, осталось невыясненным. Мне позднее пришлось быть на этой вилле: она была уже продана, и королева Датская отдала часть мебели и иностранные книги матери экономке ее, которая их и продавала вокруг по франку за том. К сожалению, мы помещались тогда в одной комнате, и у меня не было абсолютно места для книг, почему я и выбрал себе только несколько томов по истории России.

Около Антиб жили в те годы вел. князья Николай и Петр Николаевичи, оба здесь и умершие. Жены их — сестры королевы итальянской, получали от нее пенсии, и поэтому могли, хотя и ведя скромный образ жизни, не бедствовать. Дети Петра Николаевича переженились на простых смертных, и уже не выделялись из общего эмигрантского уровня. С вел. княгиней Анастасией Николаевной жил ее сын от первого брака Сергей Георгиевич Лейхтенбергский, бывший моряк, очень ограниченный человек. После 2-й войны он был арестован французскими властями за сотрудничество с немцами; суду он, по-видимому, предан не был, ибо, надо думать, его поведение было вызвано его глупостью.

Во всех городах вдоль Ривьеры русские играли до революции роль, почти не уступавшую английской, и можно было встретить здесь немало русских имен в названиях улиц; в Ницце была улица Дервиза, компаньона моего деда, в Каннах была улица Устинова, после революции, впрочем, переименованная в улицу Соединенных Штатов. Сохранилась в Каннах зато улица Трипе, в действительности бывшего Триппе-Скрипицыным, сыном француза и богатой русской; он владел землями на тогдашней окраине города, где проходила эта улица. Здесь он дал большой участок земли под русскую церковь. Православные церкви были тогда построены, кроме Канн, еще в Ментоне и в Ницце, где, кроме старой церкви в центре города, был построен большой собор в память старшего брата Александра III, цесаревича Николая, умершего в Ницце от чахотки… В Ментоне существовал еще особый русский дом, теперь превратившийся в приют для русских стариков, не вполне, однако, бесплатный. Какие-то, правда очень скромные, взносы им приходилось здесь делать. Наконец, упомяну я еще про устроенную после Японской войны санаторию для туберкулезных офицеров, участников войны. Помещалась она в горах, но после революции была захвачена, не знаю, на каком основании, каким-то иностранным благотворительным учреждением.

Главным центром эмиграции на Ривьере был собор в Ницце. При нем жил епископ Владимир, к которому все относились с большим уважением: человек он был не от мира сего, и многие называли его святым. В Ницце функционировало тогда русское благотворительное общество, развившее большую деятельность. Содержавшаяся им бесплатная столовая буквально спасла многих от голодной смерти. Я уже упоминал, что в эти годы в этом обществе большую роль играл Меранвиль де Сент-Клер, искупивший здесь свое далеко не безупречное прошлое.

В той или иной помощи нуждались, вероятно, тогда не меньше 90 % всех эмигрантов, выброшенных в чуждую им заграничную обстановку без знания какого-либо языка, кроме русского, и без гроша в кармане. Помощь эта была нужна, главным образом, в подыскании работы, в обучении детей и в призрении стариков, в лечении и сравнительно редко в виде денежных пособий. Во всех этих отраслях было сделано, несомненно, многое. Нельзя сказать, чтобы этого было достаточно и чтобы среди беженцев не было нужды, но в то же время громадное большинство их смогло не потерять человеческого облика и остаться, при крайне тяжелых материальных условиях, культурными людьми. Примером этого явилась группа русских, оказавшихся рядом с Каннами, в его пригороде Канн-ла-Бокка. Не помню точно числа их, но что-то больше 150 человек работали здесь в предприятии по уборке в Каннах отбросов. Большею частью это были офицеры, но попадались и люди с высшим образованием. Несомненно, иные из них выпивали лишку, иные подчас проигрывались в Каннском казино, но, наряду с этим, в Канн-ла-Бокка была своя церковь с русской школой для детей и библиотекой. Была здесь и группа бывших однополчан-атаманцев, вокруг которой образовалась вообще казачья станица с выборным атаманом, в те годы военным юристом Семилетовым. Нельзя, конечно, идеализировать всю эту самодеятельность. Годы войны и большевизма сильно понизили нравственный уровень ее участников, но, сравнивая наших беженцев с французами соответствующих кругов, я не сказал бы, чтобы наши земляки и в этом отношении им сколько-нибудь уступали.