Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Возвращаюсь к моим личным воспоминаниям. В декабре Швахгейм открыл и в Каннах свой ресторан. Вначале это дело пошло недурно, но почти сразу выяснилось, что едва ли не главная трудность в его ведении это нечестность и пьянство персонала. Чтобы такое дело шло, хозяин должен быть специалистом его, сам работать в нем с раннего утра до поздней ночи, и быть человеком морально покладистым. Швахгейм начал учиться ресторанному делу, только открыв свой ресторан, особого трудолюбия никогда не проявлял и только стремился извлечь из него сразу побольше денег, не думая о том, как это скажется на дальнейшей его судьбе. В результате, хотя ему помогала Марина и моя жена, ресторан через несколько месяцев пошел книзу, и в следующие сезоны только прозябал. У нас с женой он оставил самое тяжелое воспоминание за всю нашу эмигрантскую жизнь.

В этот сезон мне пришлось познакомиться с А. М. Ивановым, молодым еще человеком из семьи московских ювелиров. Он открыл магазин антикварных вещей в Каннах, где я вел у него отчетность. В этом магазине несколько месяцев прослужила позднее Марина, а когда Иванов приезжал в Биарриц на разведки, то моя жена помогала ему как переводчица, ибо он ни на каком языке, кроме русского, не говорил. Анатолия Михайловича все любили, как человека простого, общительного и порядочного, а при случае и хорошего собутыльника.

В начале января 1929 года умер вел. князь Николай Николаевич, которого хоронили в Каннах. Похороны были очень торжественны, съехалось много делегаций, в которых я встретил массу знакомых, но общая обстановка производила тяжелое впечатление. Отдавали последнюю честь своему вождю, но делали мы это на чужбине, без серьезной надежды на возвращение на родину. Прощались мы с вождем эмиграции, но, в сущности, сознавали, что его роль уже сошла на нет и что она имела характер даже не декоративный. Никто его более не заменил в ней, если не считать «императора» Кирилла, к которому, как я уже говорил, никто никогда серьезно не относился. Николай Николаевич крупным деятелем государственного масштаба не был. Его считали всегда только хорошим кавалеристом, но когда, как великий князь, он выдвинулся на пост командующего военным округом, а позднее стал верховным главнокомандующим, то лично у меня создалось впечатление, что любое другое лицо, принимая во внимание всю обстановку, в которой ему пришлось действовать, не добилось бы лучших результатов.

В январе появились в Каннах супруги Туксен. Я, кажется, уже упоминал, что в Дании мне пришлось быть посаженным отцом её. Она — сестра милосердия из лагеря Хорсеред, Петровская, вышла тогда замуж за датчанина доктора Туксена. После войны, ввиду избытка врачей в Дании, он поехал служить к голландцам на Яву, пройдя сперва в Голландии курс тропических болезней. Пробыв на Яве, кажется 6 лет, они вернулись в Данию, где он стал заниматься частной практикой в Одензе, делая оттуда ежегодно поездки в разные страны. Кстати, отмечу, что когда они уже уехали на Яву, в Дании прошел слух, что она умерла от испанки, поэтому, когда от нее пришли письма, их окрестили письмами от покойницы, и так она под названием «покойницы» и пошла среди русских.

В начале февраля был карнавал, и его праздновали в Каннах. Не знаю, где началось его празднование и когда в той форме, которую наше поколение застало в Западной Европе, но, по-видимому, довольно давно, и при нас уже выродилось. Если еще в 1911 году в Ницце мы видели действительное, хотя и довольно грубое, веселье масс, то в 1929 году оно свелось к дефилированию по улицам больших сооружений на грузовиках, частью, правда, забавных. На это тратились городом изрядные суммы в расчете, что карнавал привлечет иностранцев, но это с каждым годом оправдывалось все меньше. Вкусы богатых людей становились понемногу более изысканными, и они скорее уезжали от карнавалов, чем приезжали на них.

2-я половина февраля принесла нам известие о смерти в Париже сперва Александры Геннадиевны, а затем и Глеба Даниловского. О смерти последнего я уже писал, смерть же Александры Геннадиевны была неожиданной. Несмотря на свои 67 лет, она была еще подвижной и бодрой, и жаловалась только на свою печень. От болезни печени умерла и ее мать Е. И. Невельская, и у нее самой печеночные колики начались лет 40 тому назад, однако умерла она не от печени, а от сердечного припадка. Почувствовав себя нехорошо, она пошла в комнату дочери Маруси, присела на стул и умерла. Революция застала ее уже пожилой, и она ни от чего в своих старых понятиях с ее приходом не отказалась. Эмиграцию с ее лишениями она переносила, впрочем, ни на что не жалуясь, и хотя подчас ее слова и вызывали улыбку у ее дочерей, но она до конца оставалась главой семьи, всеми любимой и уважаемой.

За эту зиму мы с Катей и Жоржиком начали делать большие прогулки по окрестностям Канн, хорошо их изучив. Обычно выезжали мы из города или трамваем, или поездом, и затем шли в сторону в те или иные интересные места. Обошли мы, например, Cap dA’ ntibos с его красивыми виллами и роскошными гостиницами. Любопытен был в этом районе рост в несколько лет нового местечка Juan les Pins, ставшего, правда, ненадолго, одним из самых модных в Европе. Здесь стал вновь состоятельным человеком один наш гвардейский артиллерист. Перед войной, сам не зная зачем, он купил здесь за гроши участок земли. Очутившись в эмиграции, он даже не сразу вспомнил о нем, а когда приехал, наконец, на Ривьеру, то оказалось, что его земля составляет приличное состояние. Не раз ходили мы на гору Pozon, возвышавшуюся над Каннами. Вела на нее зигзагами мощеная дорожка, которую называли «римской дорогой», ибо она была проложена еще во времена римского владычества. Теперь почти на все горы в окрестностях Канн и Ниццы можно въехать на автомобиле, но история сообщает нам, что при переходе через эти горы у Ганнибала погибло большинство его боевых слонов, и что с трудом перебрался через них и Юлий Цезарь. Там увидели мы около заброшенной фермы кусты нашего жасмина в цвету. Как было приятно понюхать этот белый цветок, так напомнивший нам родину — только около Биаррица пришлось нам испытать сходное и тоже грустное чувство, когда в одной из прогулок увидели мы молодую березку, непонятно как сюда попавшую.

Кстати, жасмин мы неоднократно встречали и во Франции, и в Бразилии, но это был не наш соотечественник. Во Франции это невысокое однолетнее растение со слабо пахнущими голубыми цветами, идущими на выделку духов, а в Бразилии растение вроде камелий, с крупными белыми цветами и с одуряющим запахом. С Pozon шел спуск в Vallauris, городок с большим числом гончарных мастерских кустарного типа. Это был один из первых маленьких французских городков с коммунистическим большинством. Отсюда хорошенькой дорогой по ущелью возвращались мы обычно в Golfe-Juan, известный тем, что в 1815 году здесь высадился Наполеон, скрывшийся с Эльбы. Между Golfe-Juan и Канн поднималась другая гора — Californie, с которой открывался чудный вид на окрестности. Сюда вела канатная железная дорога по довольно длинному и крутому подъему. Внук окрестил ее кривым вагоном. Как-то позднее, во время ремонта верхний вагон упустили, и он разбился, но к счастью без жертв.