Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Как-то жена с внуком пошли в этот сад утром, чтобы посмотреть на полученную там тысячу крокодилов. Были они, правда, все небольшие — едва ли один длиннее метра, да едва ли кто-нибудь их и считал, кроме самого Базилевского. Попала жена на их упаковку, и уже около входа ей навстречу бежал по дорожке средний крокодил, оказавшийся, впрочем, безобидным: для отправки их связывали, что рабочие делали ловко и быстро и чем они обезвреживались.

В Каннах, как и в других центрах послереволюционной эмиграции, раскололась и церковь. Увы, приходится признать, что среди священнослужителей, как и среди мирян, соображения не церковные всегда играли большую роль, и в первые годы после падения монархии это особенно сказалось. Почти все наше духовенство за границей жило на казенное жалованье, и теперь в лучшем случае совершенно растерялось. Большинство приходов не могло обеспечить свои причты, и перед ними встал вопрос о существовании. А тут еще встал вопрос о юрисдикциях, о подчинении тому или иному архиерею, о выборе между Антонием и Евлогием. Во Франции громадное большинство приходов пошло за Евлогием, но в числе немногих, отколовшихся от него, оказался Каннский приход. Настоятелем здесь был о. Григорий Остроумов, хитрый, и как все утверждали, жадный старик. Лишившись казенного жалованья, он стал, якобы, занимать соответствующие суммы у своего сына, французского архитектора. Когда этот долг превысил 100 000 франков, сын предложил в погашение его уступить ему часть церковного участка. Однако ни приходский совет, вообще не признававший этого долга, ни Евлогий на эту комбинацию не пошли, и тогда о. Григорий перешел в подчинение Антония, хотя и этим путем земли не получил. В те годы это была единственная антониевская церковь на Ривьере, и в нее собирались все антониевцы юга Франции, так что у о. Григория доходы были хорошие. Впрочем, нелады с приходским советом на денежной почве тянулись у него все время, что мы были в Каннах.

У о. Григория псаломщиком служил его племянник Алексей Селезнев, окончивший духовную семинарию, но сразу духовного сана не принявший. Он не пошел вслед за дядюшкой, когда тот ушел к антониевцам, был посвящен в священники и возглавил новый приход в Канн-ла-Бокка, рабочем поселке рядом с Каннами. Церковь помещалась здесь в небольшом сарае, и, несмотря на свою миниатюрность, имела очень уютный вид. Все образа были написаны для нее большей частью любителями, но среди них был и один кисти известного художника Стеллецкого. К о. Алексею все относились с большим уважением, ценя его бессребренность, и вообще порядочность. В Канн-ла-Бокка при церкви была устроена и русская школка, отчего о. Григорий всячески открещивался.

Позднее о. Григорий выдал свою уже пожилую и некрасивую дочь за значительно более молодого казачьего офицера. Так как он прошел до войны младшие классы духовной семинарии, то о. Григорий смог провести его в свои заместители. О. Николай (фамилии его не помню) был красивым и симпатичным человеком, любимым товарищами, но ранее никакой склонности к духовным вопросам не проявлявшим. Тем не менее, он оказался и хорошим священником и, как нам говорили, во время войны был доблестным участником Resistance [74] Французское Сопротивление в годы 2-й Мировой войны. . О. Григорий на старости лет стал епископом антониевской церкви, в изъятие из всех правил не приняв предварительно монашества (ему, кажется, было уже больше 80 лет). Злые языки утверждали, что за это посвящение семья Вальневых, коммерсантов, сохранившая деньги за границей, заплатила антониевской церкви несколько тысяч франков.

В конце января разнеслась весть, всех в эмиграции поразившая, об исчезновении генерала Кутепова. Что бы про него не говорили, про его бурбонство и жестокость, он был выдающимся военным, обладал сильной волей и на голову стоял выше всех остальных, выброшенных судьбою за границу генералов. Много легенд было создано в связи с его похищением, но окончательная его судьба так и осталась невыясненной. За 36 часов до его исчезновения он и его жена провели вечер у моего брата, с которым сошлись еще в Галлиполи, и он был в этот вечер весел и очевидно ни малейшего представления об ожидающей его трагедии не имел. Уже позднее брат говорил о ней со старшим следователем Парижского суда Фужери, который вел это дело, и тот ему сказал, что следствие подошло к воротам советского посольства и здесь остановилось. Вдова Кутепова, бывшая сестра милосердия, вскоре сошла с ума в Риге, куда уехала после катастрофы. Позднее она, кажется, оправилась, и в 1951 году жила в Русском доме Сент-Женевьев-де-Буа.

Так как я должен был все лето оставаться в Каннах, то мне было поручено для замещения меня в Биаррице подготовить барона А. П. Бильдерлинга. Офицер гвардейской конной артиллерии, он производил несколько странное впечатление своей молчаливостью и хмуростью, отличавшими его от его многочисленных братьев и сестер. В Каннах у Шанель на него все стали сразу обижаться за его холодное отношение к ним, а когда я ему сказал и про это, то получил ответ, что он боится, чтобы его не обвинили в ухаживании за многочисленными в доме хорошенькими женщинами. На мое возражение, что про меня этого не говорят, я услышал, что я на 15 лет старше его. Не знаю, эта ли его холодность или другая какая причина, но только, когда я был на апрель послан в Биарриц наладить там открытие сезона, то узнал там от Кутузова, что вместо Бильдерлинга приедет туда Д. А. Шереметев. Возможно, что назначение это состоялось потому, что он был однополчанином Кутузова, и к этому времени остался без гроша.

Вообще, насколько я мог наблюдать, Шереметев абсолютно не обладал финансовыми способностями, и только громадные размеры их, Шереметевых, состояний исключали возможность их разорения. Отец Дмитрия Александровича был известен, как любитель музыки (он был директором придворной певческий капеллы) и пожарного дела, сам же наш герой, выйдя в запас, прослужил несколько месяцев в каком-то банке, почему в семье и прослыл финансистом. В эмиграции ему поручили, поэтому, заведовать капиталами, вырученными от продажи семейных драгоценностей, что однако оказалось полным фиаско, и через несколько лет вся семья оказалась без гроша — тут-то и пришел ему не помощь Кутузов. Раньше я знал Шереметева, как молодого человека, умеющего говорить красивые фразы без всякого содержания, теперь же я убедился, что и в распоряжениях своих он мало на что годится. Отделение шло по установленному порядку, но там, где требовалась инициатива Шереметева, он проявлял ее обычно неудачно. Уже в первые дни он чуть не подрался с нашим уборщиком и рассыльным, бывшим колониальным унтер-офицером, человеком дисциплинированным, но грубоватым, и мне пришлось улаживать этот инцидент. После Биаррицкого сезона Шереметев еще поболтался недолго у Шанель в Париже, а затем куда-то исчез.