Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В течении января 1931 г. у нас постоянно кто-нибудь хворал в семье гриппом, но к счастью без осложнений. В это же время, не знаю, кто задумал устроить в новой большой гостинице «Мирамар» русскую «Ярмарку», на которой продавали свои изделия местные русские. Марина продавала там вещи Иванова. Было шумно, оживленно, но финансовые результаты были не блестящи. На этой ярмарке большой успех имели танцы маленькой 6-летней девочки Степановой, учившейся тогда у балерины Седовой и позднее ставшей одной из звезд так называемого балета «Монте-Карло». С легкой руки Дягилева Русский балет укоренился за границей под разными названиями, из коих «Монте-Карло» осталось одним из наиболее популярных. Постепенно, однако, число русских участников в них стало уменьшаться, да и сами эти балеты выродились.

На июнь приехала к нам из Америки Анночка прямо в Канны на «Вулкании». Прожила она все время у нас, делая часто поездки по окрестностям, когда было возможно — с Мариной. С места она предложила Марине проехаться с нею и на ее счет по северной Италии, что та, конечно, и приняла. Вопрос был только в итальянской визе, но так как за Марину просила сестра-американка, то виза была дана без задержки, и обе наши дочери смогли побывать в Турине, Милане и Венеции. Оттуда на авионе они перелетели в Триест, где сели на ту же «Вулканию» и вокруг Италии вернулась в Канны с заходом в Неаполь. Марина осталась в Каннах, а Анночка поехала дальше в Нью-Йорк. Провожали мы ее весело, она обещала скоро опять приехать, и никому не пришла бы тогда мысль, что это было последнее наше с ней свидание.

Первую половину июля провели мы опять в Pont de Loup, откуда приезжали в Канны проститься с Анночкой. По возвращении, мы переехали на другою квартиру на Isola Bell, чтобы жить вместе с Мариной. Эта квартира находилась в доме, принадлежащем Villa France, и имела массу удобств, вплоть до центрального отопления. Кроме того, она была расположена в центре города; все необходимые лавочки и рынки были под боком. Прожили мы в этой квартире, в которой было три комнаты, три года, и у жены остались о ней лучшие воспоминания из всех обиталищ наших за границей.

С осени Жоржа, которому исполнилось тогда 6 лет, отвели мы в Школу, в приют. В их приготовительном классе было, кажется, всего четверо детей, и вероятно это способствовало тому, что им, каждому в отдельности, посвящалось бóльшее внимание. Во всяком случае, за зиму Жорж сделал большие успехи.

Марина в декабре поступила кассиршей в знаменитую парикмахерскую Antoine. Говорю «знаменитую», ибо во Франции, тогда еще законодательнице мод, такие лица как Antoine занимали такое положение, что о них в печати говорили не меньше, чем о министрах. Он стал миллионером и давал в Париже балы, на которые собирались представители всех кругов общества. Проработала у него Марина, впрочем, только один сезон и служба эта оказалась далеко не из самых приятных.

В это лето мы познакомились с семьей Хеллен, через которых я немало узнал еще об одном мире. Хеллен — финляняндец и русской артиллерийский офицер, во время войны стал летчиком и женился на Кавказе на александропольской армянке. Оба они были очень милые и гостеприимные люди. После революции он перешел на финляндскую службу, и был военным агентом в Париже. В это время он сблизился с деловыми кругами, оставил службу и стал работать с печально прославившимся вскоре главою шведского спичечного синдиката — Крегером. У меня позднее создалось впечатление, что Хеллен не был в курсе всего положения дел у Крегера и что крах этого предприятия явился и для него полным сюрпризом. Незадолго до него он мне как-то сказал, что у него в деле Крегера лежит два миллиона долларов, но что он их пока не берет. По-видимому, это была его комиссия на разных делах. Об одном из них мне пришлось тогда услышать о спичечной монополии в Венгрии, с которой велись переговоры (не помню только, была ли она уже получена Крегером). Велись переговоры эти Хелленом при помощи венгерского графа Кюн-Хедервари, которого мы видали у Хеллена. Оба они, видимо, были убеждены в прочности Крегеровского дела, и Хеллен перед самым крахом переехал в большую, роскошную виллу из той довольно скромной, которую он занимал, когда мы познакомились. По-видимому, в первые дни Хеллен не представлял себе, насколько этот крах серьезен, но затем сразу сократился, и хотя мы именно в эти дни несколько раз звали их к себе, они под разными предлогами уклонялись от приглашений, а затем, не предупредив никого, исчезли из Канн. О Хеллене, повторяю, у меня осталось скорее приятное впечатление, чего я не сказал бы о Хедервари. Отмечу еще маленькую комичную деталь. Хеллен любил покушать, и сильно полнел, причем говорил, что садится на диету, когда не может больше видеть времени на часах, находящихся на его поясе.

Уже с зимы 1930–1931 гг., в связи с ухудшением материального положения во всем мире, тяжелым стало и положение в Азиле. Главным источником для его содержания был сбор с большого бала, который устраивался в казино вел. княгиней Еленой Владимировной. Я уже упоминал, что приют был основан княгиней Голицыной, немало вложившей в него и труда и денег. Упоминал я и про то, что фактически руководил делами комитета приюта Муравьев-Апостол-Коробьин, поддерживавший равновесие между всеми элементами, причастными к приюту. С его отъездом и с ухудшением материального положения трения вокруг приюта усилились, особенно в связи с назначением великой княгиней на место Муравьева князя А. П. Гагарина. Бывший кавалергард, всю войну проведший на штабных должностях, в эмиграции он работал первоначально каменщиком, пока на постройке одной виллы не познакомился с ее хозяйкой-англичанкой и не женился на ней.

Был он человек порядочный, скромный и мягкий, но недалекий, к сожалению. Став лицом к лицу с антагонизмом между вел. княгиней и Голицыной, он не сумел его ослабить и быстро стал во враждебные отношения с последней. Тут, несомненно, сыграло роль и то, что он считал себя обязанным исполнять волю члена императорской фамилии, но надо признать, что и Голицына, заявлявшая, что она вся в отца, известного в свое время самодура, была не без вины. К этому надо прибавить, что и в самом Азиле в это время разыгрались страсти между ее мужским персоналом. Я уже упоминал про Брадке, а теперь приходится упомянуть еще про двух бывших моряков, Протасьева и барона Черкасова. Оба они считались выдающимися офицерами, и были сослуживцами, но теперь разошлись на почве увлечения Протасьевым некоей княгиней Урусовой, отношение к которой в Азиле и вообще в Каннах, было отрицательным. Протасьев был бухгалтером Азиля, и жалоб на него не было, но теперь отношения у него создались такие, что Гагарин решил заменить его Черкасовым. Тут он встретился, однако, с тем затруднением, что сам он бухгалтерии не знал, и что у Черкасова о ней были очень слабые понятия. Поэтому он обратился ко мне с просьбой помочь ему в приемке дел от Протасьева, а затем и в подготовке Черкасова.