Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Очень симпатичны были поездки пароходиком на ile des Lérins, два островка против Каннского залива. На обоих были старинные постройки и укрепления, возведенные, главным образом, испанцами, которые до 17-го века владели этими островами. На меньшем из этих островов — St. Honoré помещался также монастырь, основанный этим святым, на большем же, носящем имя Св. Маргариты, находится крепость, в которой была заключена Железная Маска. И сейчас показывают здесь комнату, где этот заключенный содержался. В другой комнате был заключен маршал Базен, осужденный за сдачу Метца немцам в войну 1870–1871 годов. Отсюда он бежал или, как утверждают, был выпущен тогдашним правительством, симулировавшим побег. Когда мне показали, где он, якобы, спустился по веревке к морю, то я сразу поверил в версию о симуляции, ибо абсолютно не верится, чтобы 70-летний старик мог спуститься по ней с такой высоты. Этот остров отделяется от материка всего проливом в 100 метров, от той самой Круазетт, которая дала имя прославленной набережной Канн.

Этой зимой несколько раз был я в Ницце, на нескольких собраниях русских масонов, и в Каннах в собраниях местной французской ложи, у которой было недалеко от центра города своё специально построенное для нее здание. Убедился я здесь, что о деятельности этих масонов католики были очень хорошо осведомлены, но, вместе с тем, подивился их интересу к этой деятельности, так она была неинтересна. Среди русских масонов, живших тогда в Ницце, отмечу д-ра Пасманика, удивительно искреннего и хорошего человека. Как еврей он не попал в 3-процентную норму, учился за границей в Швейцарии и остался здесь на 20 лет. Когда началась война 1914 года, он вернулся в Россию, и всю войну провел врачом в какой-то артиллерийской части. Он был теперь за границей одним из немногих евреев, определенных противников коммунизма, открыто всюду против него выступавших, что, однако, не облегчило его положения в эмиграции. Он был болен туберкулезом, уже когда поехал в Россию. За войну болезнь, конечно, только развилась, и в Ницце я его видел в последний раз.

За зиму у Жоржа ухудшилось его горло, и специалисты определили, что ему надо удалить гланды. Операцию ему сделал хирург, которого в Каннах считали за лучшего, и после двух тяжелых дней ребенок быстро оправился, но позднее оказалось, что он сделал ее очень плохо, и у Жоржа на всю жизнь осталась глуховатость тембра голоса.

В конце мая 1929 года я выехал через Париж в Биарриц. В Париже я попал на роды Ирины, о чем я уже говорил, и тут же прочитал телеграмму о расстреле в Москве дяди Коли. Был он расстрелян за «саботаж», как видный спец, вместе с инженерами Пальчинским и Величко, очевидно, чтобы испугать других, дабы им «неповадно было». Этот расстрел был первым из многих других в последующие годы, и поэтому произвел тогда большое впечатление. За что они были расстреляны, опубликовано в деталях не было, но по всему, что я знаю о дяде, я был и остаюсь убежденным, что саботажником он не был. Между прочим, когда я был в Нью-Йорке, Воличкина вдова рассказала мне, что после одного из предшествующих арестов дяди все хранившиеся у него бумаги были обыскивавшими его разбросаны, где попало, и, например, переписка бабушки [73] Н.Ф. фон Мекк. с Чайковским валялась на снегу, где ее и подобрал Воличка.

В Биаррице я нанял комнату в том же районе, где мы жили и раньше, у смешной старушки Mme Labatte, куда через несколько дней приехали и Катя с Жоржем. Здесь он во второй раз сильно напугал нас. В первый раз это было в Париже, когда он скатился с высокой кровати, на которую его положили, но к счастью шлепнулся благополучно. У Labatte же, играя ключом, он запер изнутри дверь в нашу комнату, а открыть ее не смог. Так как дверь была крепкая, то давлению не поддавалась, и мы боялись, чтобы ребенок, соскучившись, не стал бы глазеть в окно и не вывалился на улицу (комната была в 3-м этаже). К счастью у хозяйки был второй ключ. Жорж по моему грозному приказанию вытащил свой ключ из замка, и мы смогли тогда проникнуть в комнату.

Сезон у Шанель открылся 5-го июня. Скажу, кстати, что она считала число 5 счастливым для себя, и поэтому сезоны отделений открывались в дни, сумма цифр которых составляла пять: 5-го, 14-го или 23-го. В числе служащих в этом году оказалась одна русская — А. Ф. Анненкова, видная эффектная девушка, симпатичная, но безалаберная. Была она внучка по матери московского городского головы Алексеева и внучатая племянница Станиславского. Отец ее, бывший офицер Измайловского полка, жил раньше в Каннах и оставил там память как пьяница, которого жене приходилось строго держать в руках. Дочка тоже была компанейским человеком, но, несмотря на сходство с отцом, с ним не ладила, и поэтому, видимо, и пошла служить. Жалованья ей, впрочем, не хватало, и мамаше (кстати, несмотря на свое купеческое происхождение, даже после революции постоянно говорившей о том, что допустимо и что не допустимо в grand mond) приходилось не раз платить ее долги.

Тем не менее, Асафовна, как ее стал называть внук, была милым человеком, и особенно первое время мы с ней не раз делали прогулки по окрестностям Биаррица. Две из них были очень интересны. В первый раз отправились мы через S. Jean de Luz сперва на трамвае, а затем по зубчатой железной дороге на вершину горы Rhune, пограничной между Францией и Испанией. День был чудный, и народу наверху было порядочно. Около нас компания молодежи танцевала под звуки гитары какие-то испанские танцы. На них остановились посмотреть два оборванца, вооруженные, однако, ружьями: оказалось, что это два пограничника тогда еще королевской Испании. В общем, картина напомнила мне «Кармен», с той разницей, что здесь действие происходило не в таверне, а под открытым небом и что и здесь обошлось без убийства.

В другой раз поехали мы через Байонну в St. Jean Pied de Port — небольшую старинную крепость у входа в знаменитое в истории французской литературы Ронсевальское ущелье, где погиб якобы Роланд. Углубиться далеко в это ущелье у нас не было времени, но поскольку мы его видели, ничего грандиозного оно не представляло. Скажу, кстати, что кроме Суворовского пути около Чертова Моста, я нигде не видел, чтобы природа представляла воюющим те непреодолимые препятствия, о которых говорится в истории. Весьма возможно, что уже в те далекие времена литературы, большею частью придворные изыскивали наиболее приличные объяснения для неудач своих господ, сваливая вину на обстановку. Крепость в St. Jean Pied de Port сохранилась в прекрасном виде и была теперь занята в большей части местным довольно интересным музеем. Позднее мои дамы еще раз были в этом районе, когда M. Hopkinson свезла их на испанскую границу в Pas de Roland, о чем я уже писал.

Этим летом Швахгейм, оставшейся в Канн, сдал в Биаррице помещение ресторана профессионалу, некоему Буканову, переименовавшему свое заведение в Anberge-Brather, и оно, кажется, шло недурно. Кстати, французы считали обычно, что «трактир» — русское имя, собственное, и более образованные ссылались, что в Крымскую войну была битва при Трактире (наша на Черной речке), в память которой около Триумфальной арки в Париже даже имеется улица этого названия. Все удивлялись, когда я говорил, что трактир это переиначенное французское слово tracteur, или по-русски харчевня.