Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В свободное время я часто бывал в музеях, из которых действительно замечателен музей естественной истории, равного которому я не знаю в мире, Metropoliten Museum. Художественный и исторический, наоборот, очень уступают крупным европейским музеям в своей художественной части. Если можно было за большие деньги скупить разное старинное вооружение или произвести раскопки, результаты коих поступили в этот музей, то все наиболее замечательные картины и статуи остались в Европе, и только художники последнего века представлены здесь недурно. Лучшие из картин находятся, впрочем, в частных коллекциях, из коих славится особенно Моргановская. Для посещения ее необходимо, однако, предварительно получить разрешение на посещение, а я все откладывал написать просьбу о нем, захлопотался, и так в нее и не попал.

Комичное впечатление человеческого тщеславия произвел на меня музей города Нью-Йорка. Ничего интересного в нем не было, кроме шкафов с дамскими платьями, на которых были прикреплены надписи, вроде, например: «В этом платье такая-то танцевала с принцем Уэльским тогда-то при посещении им Нью-Йорка» еще в 19-м веке. Не хватало только денежной оценки как самого платья, так и особы, которая это платье тогда носила.

Побывал я и во всех маленьких музеях, на которые нашел указания в газетах и справочниках, но ничего интересного в них не нашел. Мало что обращало на себя внимание и на художественных выставках: слепое подражание европейскому модернизму, только классом пониже. Как-то прочитал я, что открылась выставка при академии живописи. Оказалась, что эта академия — частная школа некоего Бурлюка, когда-то вызывавшего своими претензиями улыбки в Петербурге. На выставке я оказался единственным посетителем, а про картины не стоит и говорить.

Вообще, говоря о Соединенных Штатах, приходится говорить не о вкусах их обывателей, а скорее об их безвкусице. Начиная с толпы, которую видишь на улице, она поражает однообразием своих одеяний, куафюр и манеры держаться. Однообразием поражает и внешний вид городов: около Нью-Йорка мне пришлось как-то видеть городок или, вернее, ряд домов, вероятно больше 50-ти, одинаковых и выкрашенных в один и тот же яркий цвет. Сам Нью-Йорк по внешности скучнейший город, хотя море и большая река создают гораздо более благоприятную природную обстановку, чтобы создать здесь красивое поселение, красивее, чем скажем Лондон или даже Париж. Кроме «Батареи», здесь нет сейчас ни одного места с широким видом, но само по себе и это место довольно скучно. В помещении батареи помещается хороший аквариум. В части города, прилегающей к батарее, сохранилось несколько домов с известной индивидуальностью, и в числе их одна старинная маленькая гостиница, обращенная ныне в музей. Неинтересны и все церкви без исключения, в Европе, наоборот, привлекающие посетителей своим художественным богатством и своей архитектурой.

Любопытен своим движением центр города, вокруг Times Squere, но и здесь, как и вообще вдоль всего Broadway, было бы излишне искать какую-либо красоту. Дальше несколько оживляет вид Central Park, но и в нем добрая его половина представляла тогда еще голую запущенную площадь. Уже за Гарлемом через Гудзон был перекинут единственный тогда мост. Он был еще новинкой, но движение через него было ничтожным, тогда как на сохраненном около него паровом перевозе было оживлено: объяснялось это тем, что на пароме брали меньше, чем за пропуск через мост. В районе около моста находился какой-то культурный центр, в котором я был несколько раз в музее испанской культуры, привлекавшем меня своей картинной галереей (в которой, правда, старинные художники были представлены больше копиями). Еще дальше, в Бронксе, находится прекрасный зоологический сад, содержавшийся, впрочем, тогда довольно грязно. Как и во всей американской жизни, и об этом саде делалась обширная реклама, которой я, правда, обязан тем, что видел живого вампира-самку, вскоре после этого сдохшую после родов. Узнал я тут, что это вид летучей мыши, высасывающей по ночам кровь у людей, и особенно у животных в ряде местностей Южной Америки. Вампир, которого я видел, не отличался на вид от наших обыкновенных летучих мышей, и висел, сложившись также, как наши.

Первыми из лиц, с которыми я познакомился в Нью-Йорке, были знакомые Анночки. Побывал я у Яхонтовых (я уже писал о нем выше, и знакомство это быстро прекратилось). Не наладилось оно и с семьей Озоль, бывшего члена 2-й Гос. Думы, бежавшего в Соединенные Штаты, когда ему грозило осуждение в каторжные работы по обвинению в организации военного восстания Петербургского гарнизона. Этот процесс в левой литературе квалифицируется как провокационный, в подтверждение чего приводится, что в группе, которая вела переговоры с солдатами, был агент полиции. Надо думать, что это указание верно, ибо иначе вся это работа не была бы обнаружена, однако мне кажется наивным утверждать, что все разговоры о восстании в Петербурге были созданы полицией после ряда других военных восстаний в эти годы. Несколько раз видел я молодого человека, Козакевича, работавшего при университете, и, как мне говорили, ставшего потом его профессором (проверить этого я не мог). Живой, интеллигентный человек он произвел на меня приятное впечатление, и был первый, познакомивший меня с закулисными сторонами американской политики.

С другой стороны, познакомился я с некоторыми представителями бывшей официальной России — признание советского правительства Рузвельтом состоялось только, когда я был в Америке. Мой титул дал им идею включить меня в число патронов какого-то большого русского благотворительного бала. Когда я, однако, протелефонировал вице-консулу Рузскому, что у меня нет для этого бала фрака, то мое имя из списка патронов исчезло. Маленькая вариация на старую тему о хорошо сшитом фраке. Среди этих лиц наиболее интересным был Бразоль, незадолго до того нашумевший своими антисемитскими выступлениями. Его первоначально поддерживал старик Форд, скоро, однако, примирившийся с евреями, когда его антисемитизм вызвал осложнения в его делах. Было бы смешно утверждать, что в Соединенных Штатах не существует антисемитизма. Наоборот, я убедился, что уже тогда антисемитизма было там вероятно больше, чем где-либо в Европе, но открыто заявлять себя таковыми было, особенно после Фордовского прецедента, неосторожно, и поэтому дальше частных разговоров никто не шел.

Тем не менее, мне утверждали, что уже тогда в денежных средах определились две группы: нееврейская, возглавляемая Морганом, и еврейская, руководимая Барбургами. Удивляться такому явлению не приходится: ведь в Соединенных Штатах уже тогда число евреев определялось часто в семь миллионов, а сейчас несомненно превышает половину всех евреев на свете. В Нью-Йорке они составляли почти четверть всего населения города, и мне пришлось, например, видеть, что на пристани итальянского пароходства все надписи, кроме английского и итальянского языков, были сделаны и по-еврейски. Кроме того, несомненная обособленность евреев и их взаимная поддержка препятствовали полному их слиянию с остальным населением, в котором уже дети иммигрантов сливались полностью с основным английским ядром. Бразоль, впрочем, и далее не сложил оружия, и как мне передавали, из-за своего антисемитизма не получил кафедры в Колумбийском университете. Я его видел раза два, и вынес впечатление, что при других условиях из него мог бы выработаться крупный деятель.