Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Комичной, но и грустной фигурой явилась в Канны некая Шевченко, особа, по-видимому, не вполне нормальная и очень бедствовавшая. От времени до времени она заходила к нам, и жена, зная, что она всегда недоедает, каждый раз ее угощала, но потом мы всегда смеялись над ее требованиями. В нашей маленькой квартирке мы всегда питались на кухоньке, но она отказывалась присоединиться к нам, а требовала, чтобы ей подали в гостиной, ибо она не прислуга. Подчас она критиковала нашу еду (готовила всегда жена, ибо прислуги у нас не было) и требовала чего-нибудь другого. Подобные требования иных раздражали, и они отказывались помогать ей в продаже ее вязаных изделий, хорошеньких, но очень однообразных. Кто-то посоветовал ей, когда ей пришлось очень туго, обратиться за помощью к королеве итальянской, с которой она была в одном классе в Смольном институте. Через некоторое время она получила ответ, что если она приедет в Италию, королева даст ей пенсию, но что правительство не позволяет переводить в подобных случаях деньги за границу. Шевченко предпочла, однако, остаться во Франции.

Чаще видались мы в это время с семьей, тогда уже умершего генерала Борковского. Младшая его дочь, Вера, в это время стала невестой довольно крупного провинциального чиновника из Лиона. Мы были на их свадьбе, не скажу, чтобы произведшей на нас особенно приятное впечатление. Брак оказался неудачным, и вскоре они разошлись. Муж ее оказался исключительно скупым человеком, и возможно, что позарился на ее часть в наследстве генерала, бывшего совладельцем дома в Ницце. Вера была женщина работящая и нетребовательная, и если она не смогла ужиться с мужем, это одно было показателем того, что это был за тип. В сентябре и октябре состоялись и свадьбы молодого Андреянова и Жоржа Пискорского. Андреянов женился на миленькой француженке-католичке, которая отказалась, однако, венчаться в католической церкви, после нотации, которую ей прочитал ее патер за то, что она выходит за православного. Обе свадьбы собрали большую часть русской колонии в Каннах и прошли очень мило. Молодых Пискорских поздравляли у нас на квартире.

И в 1934, и в 1935 гг. наш Жоржик ездил летом в лагерь в St-Segaire. Оба раза отправлялся он туда с плачем и просьбами оставить его дома. Как-то он даже заперся в уборной, и еле удалось убедить его выйти вовремя оттуда. Однако в лагере он быстро привыкал, и возвращался здоровым и веселым. В лагере в 1934 году был устроен праздник, на котором и мы были и который имел большой успех у местных обывателей. Отмечу еще, что зимой 1934–1935 г.г. Жорж не раз хворал, и к весне мы его свезли в Ниццу к д-ру Эльсницу, старому эмигранту, о котором упоминает в своих мемуарах Морозов. Эльсниц, серьезный врач, ничего серьезного у Жоржа не нашел; маленькие постоянные повышения температуры, которые нас беспокоили, приписал лимфатической системе и посоветовал только отправить его в горы. Припомнился мне, однако, этот визит, когда позднее Жоржа, уже студента, осматривали в Сан-Пауло. У него нашли следы начинавшегося туберкулеза. Мне думается теперь, не к тому ли периоду относилось это заражение?

Из событий лета и осени 1934 года отмечу еще вызвавшее известное волнение убийство в Марселе короля Александра Сербского и французского министра Барту. Все возмущались французской полицией, знавшей о готовившемся покушении и не сумевшей его предупредить, ролью Муссолини, под благосклонным патронажем которого в Италии было подготовлено это убийство, и французскими врачами, давшими Барту истечь кровью при, по-видимому, далеко не смертельном ранении.

Несколько раньше этого был в Каннах фестиваль, в котором пела известная певица Lily Pons, уроженка Канн и многим здесь известная по тому времени, когда ее мать была здесь скромной работницей. Мы здесь встретились с ней у Клодта — старый барон был ее постоянным аккомпаниатором, когда она приезжала на свою родину.

Как я уже упоминал, мы первоначально думали осесть окончательно на юге Франции, и стали искать себе домик. Однако, все, что мы видели в первые месяцы, было нам по тем или иным мотивам неподходяще, так что мы думали даже купить участок земли и построить на нем дом. Однако уже только в январе натолкнулись мы на небольшую виллу в скромном квартале города недалеко от дороги на Грасс, на rue de Belfort, 6. Понравилась она нам, пожалуй, главным образом своим внешним видом: расположена она была на скале между тремя улицами, и, хотя комнат в ней было и немного (всего четыре), но вид у нее был оригинальный и красивый. По скале и название она носила V. Rocca. Цена была более подходящая, чем всех других продававшихся в Каннах домов, и 1-го марта 1935 года мы подписали купчую, а через месяц и переехали в нее.

Жизнь в ней оказалась очень приятной до осени, но зимой, хотя в ней в подвале и была печь, отапливавшая все здание, но все тепло выдувалось через большое число окон и дверей, и температура в вилле оказывалась не на много выше наружной. Затем оказался и еще один недостаток, о котором мы совершенно не подумали: Rocca была расположена значительно выше уровня моря, и жене ходить на рынок приходилось по длинной лестнице, что сказывалось на ее сердце. Был сперва разговор, что Ника будет возить ее туда и обратно, но из этого ничего не вышло, и в результате у Кати осталось о Rocca далеко не радужное воспоминание — более всего ей нравилась в Канн наша маленькая квартирка около Villa France, ибо здесь все было под боком, и никуда не надо было подниматься.

Купили мы Rocca у француза, на предшествовавших выборах выбранного каннским conselie municipal [89] Муниципалный совет. . Прошел он с тремя другими гласными по списку комбатантов, но вместе с ними он через год или два отказался от этого звания, как он мне сказал, потому, что в городском управлении невероятно крали, а они, будучи в ничтожном меньшинстве, были бессильны изменить это положение. В эти годы как раз в Канн было много разговоров и шума по поводу проекта отвода городских нечистот. Когда мы туда приехали, все они спускались в море тут же против города, и случалось, что, когда ветер был с моря, купающиеся видели около себя плавающими всякие гадости, вплоть до испражнений. Пока Канн был исключительно зимним местопребыванием богатых людей, на это не обращали внимания, но когда он стал и местом летнего купанья, подобное положение стало нетерпимым, и начали обсуждать проекты выпуска всех нечистот в пролив между Croisette и Ile Ste-Marguerite, откуда течение должно было выносить их в открытое море. Осуществление этого проекта должно было стоить что-то около 13 миллионов, тогда еще не обесцененных франков. Это вызвало, однако, протесты со всех сторон, вмешалось государство, и, в конце концов, до нашего отъезда вопрос так и остался неразрешенным. Пропустил я отметить еще, что первоначально проложили трубы, отводившие нечистоты на несколько десятков метров в море, но это положения не улучшило.