Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Как бы то ни было, эта парагвайская шумиха заинтересовала нас, и я изучил всю литературу об этой стране, которую мог тогда найти во Франции. Была она не велика и из нее у меня составилось впечатление, что это страна очень примитивная, но с известными возможностями, и хотя реклама, делаемая ей в эмигрантской печати, преувеличивает их, однако там возможно с небольшими деньгами и при желании работать сносно устроиться. Все-таки, решив оставить Францию, мы пришли к заключению, что в Южную Америку поедут вперед на разведку Марина с мужем, а мы останемся пока в Каннах, в ожидании их писем об их впечатлениях. Времени терять мы не стали, визы получить оказалось не трудным и 12 сентября 1935 года они уехали на большом итальянском пароходе «Augustus».

На этом я пока и остановлюсь в описании наших сборов и вернусь к Канны. Больше всего времени занимали у меня тогда дела приюта. Взяв в свои руки заведование им, Голицына образовала новый комитет, в который, кроме Свербеева и меня, пригласила Петрова, о котором я уже говорил, и поселившегося тогда в Каннах Яхонтова, бывшего управляющего делами Совета Министров, впрочем, вскоре он отказался от участия в нем. Курьезно, что к этому решению привело его то, что Голицына стала определенно в оппозицию вел. княгине Елене Владимировне. Яхонтов, как он прямо заявил, не считал для себя возможным выступать против какого-либо члена императорской фамилии. Я уже упоминал про мое письмо Елене Владимировне, в котором указывал на ограниченность Гагарина и на необходимость установления того или иного modus vivendi [91] Способа существования. с Голицыной, на которое я ответа не получил, но которое вызвало письмо мне от Муравьева с доказательствами, что выступления против великой княгини невозможны. Мы еще обменялись с ним несколькими письмами на эту тему, не переубедив, впрочем, друг друга. Могу сказать, что у него был один аргумент (не помню только, высказанный ли им прямо) — это то, что имя великой княгини могло привлечь больше пожертвований от иностранцев, чем Голицыной.

По просьбе Голицыной я побывал с ней у директора Каннского казино, некоего Андре (замечу, кстати, что за 9 лет пребывания в Каннах это был единственный раз, что я побывал в этом учреждении), чтобы просить предоставить ей его помещение для устройства бала в пользу приюта. Оказалась, однако, что он уже обещал его великой княгине, и дать Голицыной помещения для второго русского вечера не может. Сбор с этого вечера был, между тем, последней надеждой приюта, и когда она исчезла, княгине пришлось отказаться от мысли о дальнейшем его сохранении на Villa Baron, по которой ей теперь самой приходилось платить проценты по закладной. В это же время великой княгине удалось получить в пользование виллу «Казбек» (не помню, к кому она потом перешла), и в нее перешел приют. На этом мои сведения о нем прекращаются. Вскоре после этого мы уехали из Канн, и только уже после войны мне писали, что он закрылся, но когда это произошло и что сталось с персоналом, точно я не знаю.

После покупки Rocca у нас гостили на ней А. А. Пискорская, а затем Адя и Фанни. Впервые обратил я внимание на то, как брату стало трудно подниматься в гору: ранение сердца сказывалось все больше и больше. Съездили мы с ними в Gorges du Loup и в Gourdon — поездка, которой мы не переставали никогда восхищаться.

Еще когда я был в Соединенных Штатах, жена и Марина перевели Жоржа во французскую начальную школу St.-Joseph. По-видимому, это была типичная школа этого рода. Содержалась она католиками, но кроме уроков Закона Божия (которых Жорж, как не католик, не брал), ничего клерикального в ней не было. Что меня поразило — это то, что учитель и шлепал мальчиков, и бил их линейкой по пальцам. Как-то во время игр во дворе школы Жорж упал, и так неловко, что у него в ступне треснула кость. Заведующий школой привез его домой, и все лечение было оплачено школой, которая страховала детей на случай подобных происшествий. Пришлось Жоржу полежать с ногой в гипсе, но никаких последствий это падение не имело. Осенью 1935 г. он пошел уже не в эту школу, а в Liceu Stanislas, тоже католическую школу. В Каннах было два средних учебных заведений — одно, содержимое городом, и другое католическое, которое мы и избрали, ибо городское все очень дружно ругали за то, что в нем никакого внимания не обращалось на воспитательную сторону. Надо признать, что во Франции вообще все казенные школы были в этом отношении очень слабы, и дисциплина в них очень хромала. Смеялись, что даже родители-масоны посылают детей именно по этой причине в католические школы.

Liceu Stanislas была школа платная, но не дорогая. Ученье в ней было не легкое. Жоржу было тогда 8 лет, и после пяти уроков ему приходилось еще не меньше двух часов готовить уроки дома. Школа следила за тем, чтобы ученики не манкировали, и когда Жорж пропустил из-за гриппа два дня, проверить это пришла его учительница. В конце учебного года в школе был устроен праздник, в котором принимал участие и Жорж (вернее, впрочем, он стоял в толпе на сцене).

В ноябре умерла вдова вел. князя Николая Николаевича, вел. княгиня Анастасия Николаевна, которую тоже похоронили в Каннах. Память после себя оставила неблестящую эта «черногорка», благодаря своему мистицизму и поддержке, которую она оказала Филиппу, и особенно Распутину. Вскоре после ее смерти, распространился слух, что императорская фамилия «исключила» из своей среды князя Романа Петровича за непризнание им Кирилла Владимировича в качестве «императора». Кроме улыбок, это исключение ничего, в общем, не вызвало.

5/18 декабря 1935 года бывшие правоведы помянули столетие основания Училища. В Ницце собралось в этот день 20 человек, устроивших торжественное собрание, на которое собралось много публики. В числе их оказалась одна из сестер Плазовского, жившая со своим мужем, артиллерийским генералом, в Антибе. Поговорили мы с ней о Дане. Вечером был традиционный обед, в этом году несколько более торжественный. Через четыре месяца после этого умер старейший в нашей среде на юге Франции — Карпов, уже давно хворавший. На его похороны мы все собрались вновь. Наконец, был еще один правоведский завтрак, на котором я простился перед отъездом со своими товарищами. По поводу нашего юбилея в Париже была издана памятная книжка. Я тоже написал мои воспоминания об училище, но запоздал послать их Римскому-Корсакову [92] А. С. Римскому-Корсакову, двоюродному брату автора. , бессменному до тех пор секретарю парижского комитета, и они в книжку не попали.

В ноябре была в Каннах семья Куракиных, бывшего Орловского губернского предводителя дворянства. Они незадолго до того приехали в Ниццу из России, будучи «выкуплены» матерью княгини старухой Олив. «Выкупленными» называли тогда тех, за которых их находящиеся за границей родственники вносили ту или иную сумму в советское консульство за разрешение выезда. Нормальная плата была 5000 франков, но было возможно торговаться, и рассказывали, например, что проф. Арсеньев за 9 человек своих близких заплатил всего 20 000 франков. Куракина была кузиной Свербеевой, и они привели всех Куракиных к нам. Визит был довольно долгий и интересный. Куракины побывали в ссылке в Вятке, а затем жили в Тарусе. Общее впечатление от их рассказов было, что жизнь в России налаживается и становится легче. Жаловались они на тайную полицию, из-за которой никому доверять нельзя. Характерно было заявление княжны, что ее даже после Тарусы поразило отсутствие среди Ниццкой молодежи умственных интересов: она категорически заявила, что в Тарусе молодежь была культурнее. Кстати, припомнился мне разговор с другой эмигранткой, невесткой старухи Боборыкиной, рожденной гр. Гейден. Муж ее, преображенец, был расстрелян, и сама она выехала из России уже около 1933 года. Работать ей приходилось во Франции тяжело, но жаловалась она не на это, а на то, что здесь она принадлежит к низшему классу, тогда как в России, несмотря на то, что там она всего лишилась и была в ссылке, этого ощущения не было. «Знай я, что меня ждет во Франции, я бы не выехала из России», — добавила она.