Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

После революции Оля пошла служить библиотекаршей в Ученый комитет Министерства Земледелия, и с тех пор так и осталась библиотечной «работницей» до 1946 года, когда достигнув 60 лет, вышла на пенсию. Я упоминал, что в 1933 году Кася и Оля были сосланы на три года в Сибирь. Прожили они это время в Атбасаре, маленьком городке на границе песчаной пустыни, где им никакой работы не было. Они писали тогда, что единственным мотивам их ссылки именно туда могло быть только то, что там не было церкви, а они были сосланы по церковным делам. Единственная работа, которую они нашли, была на кирпичном заводе, но долго они ее не выдержали. В Атбасаре, кроме того, тяжелы были крайности температуры — крайняя духота летом и 40 градусов мороза зимой.

После ссылки сестры поселились в Череповце (над ними продолжал тяготеть так называемый «минус 6» — запрещение жить в больших городах). Здесь Кася работала как фельдшерица и давала уроки музыки, а Оля вновь поступила в библиотеку.

У Китти, все время болезненной, психика стала делаться определенно ненормальной еще в начале войны. Она прошла тогда ускоренные курсы сестер милосердия и недолго проработала в госпитале в Варшаве, оказавшись, однако, для этого дела физически слишком слабой. Позднее без всяких мотивов у нее появилась ненависть к Алику, так что мама боялась даже, чтобы она его не убила. Уже после моего отъезда в Данию ее состояние ухудшилось настолько, что доктора посоветовали поместить ее в психиатрическую лечебницу, находя ее опасной даже для семьи. Сперва она была в платной лечебнице, а когда средства мамы иссякли, то ее перевели в больницу Николая Чудотворца. В начале 2-й войны она была в больнице д-ра Кащенко и была при захвате ее немцами убита вместе с другими больными.

Из братьев Юша с 1900 по 1906 год был офицером в Преображенском полку. Припоминается мне его увлечение, но без взаимности, в начале этого периода кузиной Кати, хорошенькой Наташей Охотниковой, и его, довольно впрочем мимолетные, мысли о самоубийстве. После женитьбы и окончания Японской войны они поселились в выкупленном для него родителями имении Ромера, Богородицком, около станции Хотынец. Почти сразу его выбрали Карачевским гласным и членом уездной земский управы, а через три месяца и губернской Орловской. Оставался он им до самой войны, и приобрел себе почтенное имя и в Орловском земстве, и в земских кругах вообще. У них было двое сыновей — Леонтий, старший, о котором я уже не раз говорил, во многом духовно напоминающий Юшу, и Федор, Дорик, умерший трех лет, бывший, кажется, любимцем матери. Юша был все время либеральных взглядов, скромным и очень во всем щепетильным. Когда он приехал в Данию из плена, то приветствовал Февральскую революцию, но в конце нашего первого долгого разговора, когда я ему рассказал, во что она выродилась, он заплакал.

Леонтий, Лёля, был характерным представителем тогдашней военной золотой молодежи, но способным и добросовестным. Уже в Пажеском корпусе он был в дружной компании человек в 15 молодых людей, вышедших в наиболее блестящие полки и позднее частью ставших известными. Лейб-гусары, в которые он вышел, считались тогда самим дорогим полком, и пили в них сильно. В первый же при Лёле полковой праздник (на них всегда бывал Государь, уезжавший обычно вскоре после обеда) офицеры разошлись из собрания только на третий день. Лёля, несмотря на сильную близорукость, стал хорошим кавалеристом, и на первой год своего офицерства скакал на Concours Hippique. Лошади у него, однако, были не блестящи, приз он не получил, и больше потом не скакал.

Про Адю я говорил больше, чем о ком-либо другом из братьев, и повторять сказанного в этих записках не буду. Судьба нас ближе всего сблизила с ним, и смерть его (в 1946 г.) была для нас искренним и большим горем. Отмечу еще, что, не делая себе излишних иллюзий о людях, он в отношениях с ними никогда не переставал быть тем же мягким и чистым человеком, чему и надо приписать, что его везде и всегда любили, а с годами и уважали. Кроме того, Адя был прекрасным военным, храбрым, исключительно спокойным в минуты опасности и заботящимся о своих подчиненных. Солдаты и любили его, и верили в него, и не боялись обращаться к нему со своими печалями и жалобами. Особенно ярко это сказалось в дни Февральской революции, когда непосредственно подчиненные Аде эскадроны, видя, как за несколько месяцев командования ими, он улучшил их положение, готовы были идти на его защиту.

Мало упоминал я про родных мамы. Наиболее ярким из них был дядя Коля (Н.К. фон Мекк), о котором я больше всего и писал. Старший его сын Марк — скорее неудачник, был женат на Родзянко, разведенной с преображенцем Шульгиным, особе, по-видимому, неважной, от которой ему (или, вернее, дяде) пришлось откупиться. О его расстреле в Омске я уже писал. Младший сын дяди, Аттал, был студентом-путейцем, как все говорили, очень способным, и его очень жалели, когда, уже будучи офицером Преображенского полка, он был убит на Стоходе. При большевиках дядя работал с Троцким, и по его поручению написал записку о необходимости для восстановления железных дорог привлечения иностранного капитала. Троцкий ее одобрил, но сразу затем дядя был арестован (пишу это со слов одного из директоров Казанской дороги инженера Абрагамсона). Вдова дяди (Анна Львовна), как мне говорил Воличка, несмотря на его расстрел, получила пенсию, как племянница Чайковского. Кстати, ее младший брат Юрий (Давыдов) заведовал музеем Чайковского в Клину.

Младшая дочь дяди Люцилла (Люся) была после революции замужем, и умерла в 30-х годах. Семья Киры, другой дочери, находилась в Польше, и по последним сведениям прошла через ряд испытаний. Галя одно время была в ссылке, затем во время войны оказалась в Харькове [93] Не в Харькове, а в Малоярославце. — Примеч. сост. , и видимо имела сношения с немцами, ибо в это время в каком-то немецком журнале появилась статья об Анне Львовне, как племяннице Чайковского (она тогда застряла в Харькове [94] В Малоярославце. — Примеч. сост. , приехав туда к Гале). Однако, еще до отхода немцев [95] Отходя вместе с немцами, в 1942 г. — Примеч. сост. Анна Львовна умерла, и Галя бежала одна, захватив, впрочем, с собой свою маленькую племянницу, дочку Люси. Нигде я не упомянул еще, что кроме своих детей, у дяди была приемная дочь, вышедшая замуж удачнее всех дочерей дяди за сына управляющего, кажется, Либаво-Роменской железной дороги, Моисеева. Этого молодого человека все очень хвалили.

Дядя Саша с женой умерли еще до войны, а о его сыне Жорже, окончившего Правоведение, и его жене я уже говорил. Жена его, дочь отставного генерала Антонова, служила машинисткой в Министерстве иностранных дел. Была она хорошенькой девушкой, и за ней многие ухаживали. Ничего худого про нее, однако, не говорили, но для маминого ригоризма этого было достаточно, чтобы они у моих родителей не появлялись. Повторяю, однако, что была она женщина очень хорошая. ‹…›