Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Когда в 1913 году Оля вышла замуж за Снежкова, он был уже помощником начальника Главного Управления Уделов и оставался им до их упразднения в 1917 году. Перебрались они тогда в Пятигорск, где он стал сапожником, а Оля (также, как Маруся) — кельнершей. То, что он действительно чинил сапоги, спасло его от расстрела во время известного избиения в Пятигорске лиц с более или менее громкими именами. Отмечу, что в это время в их общей квартире появился на одну ночь Володя Кукель, как потом оказалось, пробиравшийся к красным из Новороссийска, где он, во исполнение приказа Троцкого потопил военные суда, не ушедшие в Севастополь.

Остается мне еще сказать про другого брата Кати — Сашу. Вышел он из Пажеского корпуса в Петергофские уланы, ибо Платон Михайлович, зная его характер, предпочел этот полк Конной гвардии, в которой сам служил, как более скромный. Однако, и в уланах Саша жил выше средств, и после Японский войны по настоянию отца вышел в запас. После этого он года два или три прослужил земским начальником в Усманьском уезде, но относился к этим своим обязанностям далеко не серьезно. Тем не менее, его везде любили за его добродушие и порядочность. Наряду с этим, он, однако, всегда много пил, и был, что называется, бабником, не разбирая между молодыми и среднего возраста, и между хорошенькими и красотой не блиставшими. Все это привело к тому, что уже на Японской войне у него было что-то вроде небольшого удара, и какие-то нелады со здоровьем повторились у него и в Великую войну, так что в 1916 году его командировали в Кречевицы, в гвардейский запасный полк.

В 1918 году, как я уже писал, он развозил и продавал в Пятигорске мороженое. Здесь же он и умер после нового удара. В жизни Саши можно отметить два романа. Как-то в Березняговку приехали две итальянки, графини Антонелли, дочери кузины Александры Геннадиевны, рожденной Зориной. Старшая из них Роксана, хотя и не была хорошенькой, была, однако, интересна. Саша ею быстро увлекся, и скоро она была объявлена его невестой. Кате она с места не понравилась, и на этой почве у нас даже испортились отношения с ее семьей. Надо признать, что на русские тогда взгляды держала она себя очень странно. Еще в Березняговке она с упоением рассказывала, как прирезывала кинжалом зайцев, отнятых ею у собак. В Петербурге она настаивала, чтобы Саша возил ее и в большие рестораны и, наряду с этим, и в ночные извозчичьи трактиры. Катя не верила, чтобы у нее была привязанность к Саше, и оказалась права: скоро она уехала в Италию и оттуда прислала Саше отказ. Утверждали, что она была влюблена в одного из молодых князей Колонна, и флиртовала с Сашей и приняла предложение только, чтобы заставить этого Колонна высказаться, после чего Саша и был отставлен. Для него это был сильный удар. Уже в Пятигорске он стал, по-видимому, говорить о браке с другой племянницей Снежкова — Никифоровой, бывшей замужем за соседом Охотниковых — Павловым, очень дрянненьким человечком. Ее считали очень хорошенькой, но я в ней никакой особой прелести никогда не находил, тем более, что и интересной она не была. После смерти Саши она и сама говорила, что была его невестой.

Я уже говорил, что у М. А. Охотникова было шесть красивых сестер, вышедших за орловских помещиков. Когда Платон Михайлович женился на Александре Геннадиевне, то после его выхода в запас они сперва приехали в Дубовец, но Александра Геннадиевна, познакомившись с этими, уже старыми и чопорными тетками мужа, так была ими напутана, что сразу убедила его переехать в Березняговку. Я ни одной из этих теток уже не видал, а про следующее поколение говорил выше. Пропустил я только упомянуть про молодую и симпатичную пару Полозовых, которую мы видели в Петербурге. Не помню только, был ли это племянник или двоюродный брат Платона Михайловича. Были в Катиной родне и две семьи Селивановых, кажется, друг с другом не близких. За одним Селивановым была тетка Платона Михайловича, а за другим — тетка Александры Геннадиевны, рожденная Невельская.

Упомянул я про Владимира Николаевича Охотникова. Карьера его началась с того, что через него шли переговоры о передаче в Коннозаводство известного конного завода его дяди Василия Павловича. Этот дядя обусловил этот подарок пожалованием его в шталмейстеры. К этому Владимир Николаевич прибавил и пожалование его самого в должность шталмейстера. И то, и другое было сделано. Владимир Николаевич был Пензенским губернским предводителем дворянства, затем членом Совета Министра Финансов, сенатором и членом Государственного Совета. Не знаю точно, из-за чего у него вышло столкновение с Александрой Геннадиевной, после которого отношения между их семьями прервались (с семьей Михаила Михайловича они продолжались), кажется из-за какой-то его неудачной фразы. Вообще, Владимира Николаевича не любили за его напыщенность, и П. П. Голицын рассказывал мне, что beau-frère Охотникова — Белевский, как и тот женатый на кузине Голицына — Трубецкой, нарочно громко позвал при них обоих Охотникова, на что Владимир Николаевич и откликнулся. Ответ, однако, был, что Белевский звал не его, а своего денщика, тоже Охотникова. Этот сумец был из Ельца, в котором поселились многие бывшие крепостные Охотниковых, принявшие эту фамилию.

Жену Владимира Николаевича — Александру Петровну, наоборот, все любили. Она была дочь генерала князя Трубецкого, долговременного помощника военного агента в Париже, где его жена была всем известна в высшем обществе, как princesse Lison Troubetzkoii. У Александры Петровны были две дочери: одна из них по первому браку гр. Игнатьева, милая и миленькая, вторично она вышла замуж за ген. П. Половцова, и вторая, неинтересная, бывшая замужем за гусаром Фредерици, позднее, кажется, сошедшим с ума. Все они после революции оказались во Франции.

4-го июня 1936 года, под вечер, «Конте Бианкамано» вышел из Вильфранша, и мы расстались с Францией (а на следующий день и с Европой), по-видимому, навсегда. Итальянские пароходы вообще содержатся в большом порядке, и наш не составлял исключения. Плыли мы в классе «турист» втроем в каюте на четырех, и, если не считать мертвой зыби на тропиках, покачивавшей даже наши 24 000 тонн, то плавание было вполне спокойно. Более сильно покачало нас в первую ночь, но и то спали мы прекрасно. Тяжело было переносить духоту на тропиках, которая почти не уменьшалась и по ночам. Утром 5-го июня были мы в Барселоне, центр которой и обошли; любопытен был очень своеобразный собор. Попали мы в Барселону во время забастовки уборщиков сухих нечистот, и они валялись всюду неубранные уже в течение нескольких дней. Настроение в городе было, видимо, неспокойное, всюду были патрули и, как потом мы узнали, такое же было настроение во всей стране — уже через месяц в ней началась междоусобная война.