Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Это поручение я и выполнил через несколько дней по приезде. Епископ жил в пансионе, тоже недалеко от нас, вместе с игуменом Парменом, большим простоватым монахом, и оказался, хотя и академиком, но человеком очень ограниченным. Южной Америке в отношении православного духовенства вообще не повезло с самого начала. В частности, в Сан Пауло был священник, горький пьяница, которого перевели потом в Парагвай; заменил его некий отец Михей, как говорили, человек способный и хороший оратор, но не священнослужитель по существу. Не помню, почему он снял с себя духовный сан и живет теперь где-то в интерьоре (внутри страны, в провинции). Мы его уже не застали в церкви, но отмечу, что мало кто его осуждал и почти все его жалели.

Кроме церкви в Сан-Пауло, была другая, рядом с городом, в Вилла Альпина. Участок для нее подарила какая-то еврейская компания, распродававшая там землю для привлечения туда русских эмигрантов, а деньги на постройку дал о. Изразцов, настоятель церкви в Буэнос-Айресе. На его деньги был построен ряд церквей в Южной Америке, дал он в ссуду значительную сумму и на постройку позднее церкви в Сан-Пауло. Однако эти ссуды создали Изразцову скорее дурную репутацию, ибо стали утверждать, что это были присвоенные им казенные деньги, оставшиеся у него после 1917 года. Уверяли, что и его личное большое состояние создалось, благодаря покупке на эти деньги земель, позднее очень вздорожавших. Так ли это, не знаю, но как-то не верится мне в эти рассказы, вернее, думается, что они являются плодом беженского воображения, очень склонного всё извращать в дурную сторону.

Владыка Феодосий был до Сан-Пауло епископом в Детройте, и был полным единомышленником известного епископа Виталия, до революции настоятеля Почаевской Лавры и славившегося своим черносотенством. В Сан-Пауло Феодосий произносил проповеди в самом правом духе, обязательно нападая на евреев, «врагов нашего Спасителя», и на «жидомасонов, погубивших Россию». Первоначально мы часто бывали в церкви, и записались в приход, так что через некоторое время мне предложили войти в состав его Совета, но перед этим я пошел к Феодосию и сказал ему, что до 1933 года я был масоном, почему в виду его проповедей я и сомневаюсь, чтобы я был подходящим его сотрудником. После этого разговоров обо мне больше в приходе не было. Надо сказать, что состав и епархиального, и приходского Советов (это были одни и те же лица) был очень серенький, и сам архиерей это сознавал. Однако желающих их заменить не было, и все предположения о введении в эти Соборы новых лиц дальше разговоров не пошли.

Еще до русских церквей в Сан-Пауло существовала православная сирийская церковь, в которой видную роль играл доктор Жазара-Снеж, окончивший медицинский факультет в России. Он принимал участие в создании в Сан-Пауло и русского прихода, но доброй памяти в нем не оставил. Утверждали, что он пользовался деньгами прихода для своих торговых операций, и это, по-видимому, было верно. Сирийцы и ливанцы образовали в Сан-Пауло две большие колонии, занимающиеся торговлей и промышленностью, и забрали в свои руки большую их часть, оставшись верными православию. Кстати, надо сказать, что слову «православный» в Южной Америке придается часто иное значение, чем у нас; так на капиталы барона Гирша в Аргентине был образован ряд земледельческих колоний для правоверных евреев; отсюда и в Аргентине, и в других странах понятие «orthodox» стало прилагаться преимущественно к евреям, и мне не раз пришлось слышать о курьезных недоразумениях на этой почве. Недавно мне передавали, например, слышанное в автобусе определение «orthodox’а», как что-то среднее между евреем и коммунистом. Лично мой ответ на бланке прошения в carteira de identidade (удостоверение личности), что я grego-orthodox вызвал недоумевающий вопрос, что это за религия.

Сирийцы, и вообще и их духовенство в частности, относились к России хорошо, вспоминая деятельность Палестинского Общества и его школы. Среди священников мы еще застали говорящих по-русски из числа бывших студентов наших духовных академий. Богослужение в сирийской церкви производило на нас странное впечатление: обращение к Богу, как к «Алла» и рядом с этим «Господи помилуй», поющиеся по-русски.

Первые наши дела в Сан-Пауло были получение carteiras de identidas, подыскание квартиры и устройство Жоржа в школу. С carteir’ами все было устроено очень быстро, ибо сразу по приезде Марина стала давать уроки французского языка, и в числе ее первых учеников оказался молодой адвокат Оскар Мелега, брат довольно известного политического деятеля, который свез нас, куда надо было, и благодаря его знакомствам нас нигде не задержали. Квартиру мы тоже нашли через несколько дней в новом доме на rua Franga Pinto. Перед тем мы пересмотрели квартир с десяток, не подошедших нам, а главное грязных. Надо отметить, что бразильцы среднего класса удивительно умеют загрязнить помещения. Когда, выезжая через три года с Franga Pinto, мы передавали квартиру, то боялись, что придется кое-что в ней отремонтировать. Однако, все, кто ее смотрели, поражались, наоборот, ее чистотой, и сдать ее оказалось очень легко. Что нас особенно поражало — это грязь стен под подоконниками на улицу: оказалось, что это результат обычая женской половины жильцов проводить дневные часы полулежа на подоконниках и глазея на улицу, причем коленями стиралась краска со стены.

В нанятом нами типичном для Сан-Пауло доме — «близнеце» с другим таким же, был небольшой палисадник на улицу и такой же дворик сзади. В нижнем этаже был «холл» (или у нас гостиная), на который шла лестница наверх, большая столовая, за которой была тоже большая и светлая кухня. Рядом с гостиной была комната Марины и Ники: наверху же, кроме ванной и уборной, были три спальни, одна из которых служила нам как склад вещей. Въехали мы в дом в середине июля, и оказалось, что в нем есть кое-какие недоделки, в ближайшее время доделанные; в общем, однако, несерьезные.

От центра города этот дом отстоял в 20 минутах езды на трамвае, тогда очень дешевом; зато от Liceu Franco-Brasileiro, куда поступил Жорж, было езды всего 5 минут. Еще до нашего приезда Марина побывала там и переговорила с его французским директором Raeders. Выяснилось, что в этом Лицее, считавшимся одним из лучших в городе, основным был португальский курс, но был и французский, с программой отделения langues, на которое Жорж и поступил в шестой класс. С места, по приезде, он стал брать уроки португальского языка, и через две недели начал ездить в Лицей, где вскоре и вошел в норму его занятий. Попал он, надо сказать, в середину учебного года, начинающегося обычно в Южном полушарии около 1-го марта, причем в июне давались две недели отдыха, во время которых мы как раз и приехали. Французский класс был немногочисленным, и Жорж его не прошел до конца, перейдя в португальский, ибо для поступления в любое высшее учебное заведение требовался диплом бразильского среднего учебного заведения, для получения коего надо было пройти его курс, начиная с младшего класса. Мы узнали об этом своевременно, и Жорж потерял только год учения.