Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Перед отъездом побывал я еще с Жоржиком в Напуль у ген. Гудим-Левковича, которого когда-то знал еще пажом. Кажется, у жены его, англичанки, сохранились средства, и он занимался, как я уже писал, выделкой оловянных солдатиков, которых одевал в различные русские формы. Собирал он и различные военные реликвии. Запомнилась мне гренадерка убитого русского солдата, которую он купил в одной из деревень около поля сражения близ Цюриха в 1799 году, когда там был разбит вспомогательный корпус Римского-Корсакова.

Мои воспоминания о Каннах подходят к концу. Припоминается мне еще визит Лепеллетье с женой — вскоре потом этот милый и еще не старый человек умер от рака. Зашла к нам еще старая знакомая Охотниковых — Вельяминова, в Константинополе вышедшая замуж за английского офицера Хенкена. Когда я ее видел в последний раз, это была молоденькая хорошенькая девушка, превратившаяся теперь в грузную, почти что безобразную матрону. Это была встреча из тех, которые оставляют грустное воспоминание тем, что на них видишь, как прошлое далеко ушло. Навестить свою тетку Беклемишеву в Канны она приехала из Индии, где ее муж, тогда уже полковник, был резидентом при Низаме Гайдерабадском. Она рассказывала, что резиденту был отведен особый дворец, с полной обстановкой вплоть до столового серебра. При дворце была многочисленная прислуга, и в жаркое время особые слуги опахивали ее и ее мужа во время сна.

Отмечу еще один рассказ старика Клодта. Он по воскресеньям играл на фисгармонии во время религиозных собраний Christian Science, и от него я узнал, что в Каннах в этой секте (или коммерческом предприятии) видную роль играла Пистолькорс, вместе со своим мужем бывшая в числе приближенных Распутина. От русских в Канн она держалась в стороне. Наоборот, родственница ее мужа Маруся Головина, бывшая секретарша «старца», принимала в Париже видное участие в разных русских благотворительных организациях. Маруся Даниловская, встретившаяся с нею где-то, говорила, что она уклонилась от разговора с нею, но большинство наших соотечественников было менее щепетильно, и забыло печальную роль Головиной перед революцией.

В марте 1936 года, когда Гитлер занял Рейнскую область во Франции в течении двух недель, ждали мобилизации и решительных действий против Германии. Настроение было, не скажу, чтобы тревожное, но не совсем спокойное. Однако еще раз скажу, что Франция или, еще точнее, французский народ, войны не хотел, и это тогда очень определенно проявилось. Думается мне, что уже тогда, а не в дни Мюнхена решился вопрос, что 2-я мировая война неизбежна, ибо для немцев обнаружилось с полной ясностью, что Франция, а еще больше Англия войны не хотят и ее боятся, и пойдут на какие угодно уступки, чтобы ее избежать, а с таким убеждением зарваться слишком далеко, как это случилось с Гитлером, является почти что нормальным.

Чтобы покончить с Каннскими воспоминаниями, упомяну еще бывшие в мае проводы Свербеева, состоявшиеся в приюте и прошедшие очень торжественно. Сын Свербеева, незадолго перед тем окончивший медицинский факультет в Кенигсберге, был врачом в Остероде, и здесь серьезно заболел, не помню уже чем. Около недели он был при смерти, и к нему вызвали мать, которая и осталась при нем, а затем в Германию перебрался и Ф. Д. За время войны мы никаких сведений о них не имели, и уже только в 1946 г. получили от них письмо из Парижа, из которого узнали, что они оставались в Берлине до его взятия русскими и что их сын был убит русским тяжелым снарядом на немецком перевязочном пункте, причем даже точно установить, где он похоронен, им не удалось. Ф.Д. все это время, видимо, принимал участие в эмигрантской политической деятельности в Германии, скрывался поэтому от русских, но благополучно бежал в Париж. На это письмо жена ответила выражением сочувствия в гибели сына, но вместе с тем сообщила, что наши симпатии были на стороне русских. На это письмо ответа мы не получили — наши пути, очевидно, окончательно разошлись.

Марина с Никой, доехав благополучно до Буэнос-Айреса, выяснили здесь, что устроиться в Аргентине не так-то просто: для того, чтобы завести там свое дело, необходимы значительные капиталы, которых у нас не было, и, кроме того, что народ там крайне не честный, почему всегда можно попасть в непредвиденные затруднения. В частности, остановились они в пансионе, который открыли в Буэнос-Айресе Лежневы, богатые фабриканты и владельцы известной скаковой конюшни, сохранившие за границей значительные капиталы. С этими деньгами они отправились из Константинополя в Аргентину, где купили большие земли в глубине страны. Прохозяйничали они здесь три года, но два первых были неурожайными из-за засухи, а третий, когда урожай был великолепный, все съела саранча, с которой, кстати, и до сих пор безуспешно борются в Аргентине.

По Рио-де-ла-Плата и Парагваю отправились наши пароходом в Асунсьон, откуда мы получили ряд писем со все более отрицательными отзывами о Парагвае. Во время испанского владычества это было владение католического духовенства, так называемой Missões, теократия самого яркого характера. Сменила ее республика, или точнее три последовательных диктатора, из коих последний, младший Лопес, по-видимому, был человек не вполне нормальный. Есть указания, что он думал установить в этой примитивной стране нечто вроде империи Наполеона III, его современника. Отношения его с соседними странами стали быстро портиться, и его заносчивость привела к тому, что в военные действия против Парагвая были вовлечены, кроме Аргентины, также Уругвай и Бразилия. Первоначально Парагвай имел успех в этой борьбе, продлившейся более пяти лет, но затем был раздавлен. Дрались парагвайцы отчаянно, и к концу военных действий население страны сократилось до менее, чем половины довоенного. Особенно уменьшилось число мужчин: их приходилось теперь один, кажется, на шесть женщин. Война продолжалась до полного истребления парагвайского войска, причем погиб и сам Лопес. После этого в стране установилась республика, но с постоянными революционными вспышками и переворотами. Страна оставалась по-прежнему примитивной и бедной. Только одна железная дорога соединяла Энкарнасион на юге страны с Асунсьоном. Валюта страны стоила очень мало, и если жизнь и была очень дешева, то выезжать из страны, хотя бы только в Аргентину, могли только очень немногие.

Марине говорил один русский военный, бывший здесь профессором военной академии и получавший по местным понятиям очень хорошее жалование, что он не может послать дочь доучиваться в Буэнос-Айрес, ибо это выше его средств. При таком положении в стране не могла возникнуть какая-либо сколько-нибудь значительная промышленность, а сельское хозяйство, если и давало возможность жить, то в самых скромных условиях. К этому надо добавить злоупотребления администрации, в которых были замешаны все круги общества. У Марины, в одном из домов, в которых она служила в Канн, клиенткой была жена парагвайского посланника во Франции, давшая ей письмо с рекомендацией к жене тогдашнего президента Парагвая г-же Ayala, которая приняла Марину очень любезно. На следующее утро она позвонила Марине, упомянувшей в разговоре, что хотела бы нанять квартиру, причем президентша рекомендовала уже не квартиру, а продающиеся дома.