Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

За месяц до покупки виллы Ника в компании с С. Поповым, своим сотоварищем по работе в мастерской Reya, специализировавшейся на электрическом оборудовании автомобилей, купили эту мастерскую. Серж из средних классов, кажется, реального училища ушедший в добровольческую армию, эвакуировался из Крыма и затем проделал весь путь беженцев, пока не осел в Каннах. Он стал дельным специалистом, и работал в Reya мастером. Купили они ее недорого, по цене, в сущности оборудования и материалов, причем деньги дал Ника, а доля Попова была в его технических знаниях. К сожалению, в это время кризис в Каннах был в полном разгаре, и сильно чувствовался в Reya, так что, когда начались у нас разговоры о переезде за океан, то намечалось, что следом за Никой отправится и Серж. Из этого, однако, ничего не вышло. Серж женился на дочери бывшего рижского сапожного фабриканта Петрова, выстроившего себе в Канн большой доходный дом, и от мысли о переезде в Америку отказался. За долю Ники в Reya он выплатил что-то Жоржу Пискорскому, но сколько, этот точно Нике никогда так и не сообщил, а сам Ника, в сущности, потерял все вложенные в Reya Маринкины деньги. Впрочем, надо сказать, что часть этой потери, и, пожалуй, бóльшая, падает на то, что франк, после выплаты Сержем Нике его доли, очень быстро падал, а перевести деньги в Бразилию было невозможно, да, по-видимому, у Жоржа и не было к этому желания. Вообще, из тех 10 000 долларов, которые Марина получила по Анночкиной страховке, ко времени их приезда в Бразилию ничего почти не оставалось: все эти деньги ушли на покупку Reya, на уплату долгов семейства Пискорских, на поездки Марины для лечения и, наконец, на их переезд в Америку. Таким образом, свою жизнь там им пришлось начать с новой борьбой за существование.

Rocca была, в общем, в порядке, и пришлось выполнить на ней только небольшие работы, главной из коих была постройка гаража, и в начале апреля мы переехали в нее. Жизнь в ней поставила, однако, перед нами вопрос о разъездах. До того жили мы в самом центре города, теперь же явился вопрос о сообщении с ним и использовании автомобиля. Для этого мне пришлось сдать экзамен и получить permis de conduire [90] Водительские права. . На экзамене заставляли сделать поворот на узкой и крутой улице, чего я не смог сделать в первый раз, и пришлось обратиться в школу, которая меня недели в две натаскала, и на переэкзаменовке я свидетельство и получил. Сдавал я экзамен в день, когда в Каннах был заведующий всеми этими отделами в стране, и я узнал, что это был товарищ брата Леонтия, теперь французский полковник, Стенбок-Фермор. Он был товарищем Лёли по корпусу и полку, и сошелся с ним особенно в офицерские годы. Он спутался в это время с известной петербургской девицей легкого поведения, которая забрала его в руки, и в начале Японской войны, переведясь в какой-то казачий полк, он в Манчжурии женился на ней и после войны поселился во Франции. В начале Великой войны он поступил во французские войска и дослужился в них до полковника.

Марина и ее муж тоже сдали экзамены, но пользовался автомобилем, главным образом, он. Я хорошим шофером так и не стал, и выезжал довольно редко. Только раз рискнул я выехать до Вильфранша. Одна из поездок, но без меня, была интересна по ее цели: поехали за Грасс в горы, чтобы показать детям снег. Более интересна была поездка в горы за Ниццу, в St. Martin-Vésubie, где на итальянской границе на ручьях еще не растаял лед. Красива была здесь местность уже в нескольких километрах от Ниццы.

Так как нам посоветовали завести собаку, то Марина с мужем поехали в собачий приют, содержащийся в Каннах английской миллионершей ledy Jule, владелицей одной из четырех монопольных фирм по торговле бриллиантами. Управлял этим приютом бывший полковой адъютант Атаманского полка Хрипунов, за время гражданской войны ставший генералом. Над ним немало смеялись, ибо везде он хотел играть первую роль, большей частью довольно неудачно, но собак он содержал прекрасно. Ника выбрал большого сеттера-гордона, которому мы по его цвету дали кличку «Неро». Все мы очень полюбили его, и когда пришлось при нашем отъезде сдать его обратно в приют, то очень просили Хрипунова отдать его вновь в хорошие руки. Хлопот с Неро было, однако, немало, ибо то он разгрызал что-нибудь неподобающее, то удирал. Как-то пропал он на целую ночь, и мы думали, что он уже совсем потерян, но на следующий день его привели с соседней улицы.

Когда мы совсем устроились, Марина поехала лечить свой кишечник, все неналаживавшийся, в Uriage, небольшое местечко около Гренобля. В это время в Каннах появилась одна русская, с которой Марина познакомилась, когда была в Фрайбурге, некая Хейсс. Сама по себе она была мало интересна, и осталась у меня в памяти только тем, что была глубоко уверена, что Франция готовится в ближайшем будущем начать войну против Германии. Напомню, что это было летом 1935 года, т. е. только через год после прихода Гитлера к власти, и уже по этому можно было судить, насколько его националистическая пропаганда влияла на умы и насколько уже тогда немцы были уверены в своей правоте. Все мои уверения, что во Франции, наоборот, все живут в постоянном страхе перед Германией, и абсолютно никто не думает о новой войне, на эту особу особого влияния не произвели. Гитлеровская пропаганда уже тогда достигла цели, поставленной фюрером.

Кризис во Франции, общее недовольство и разговоры о войне усилили у нас мысли о переезде в Америку. Мое, и особенно Никино плохое знание английского языка и все еще наблюдающаяся там безработица были против избрания для сего Соединенных Штатов, и мы стали думать о Южной Америке, хотя, надо признать, что отношение к ней в Европе было, скорее, ироническим. За нее говорило и то, что жизнь в ней была гораздо дешевле, и то, что полученного мною в Соединенных Штатах хватило бы в них только, чтобы устроиться там на первое время. В то время во Франции в среде русской эмиграции велась усиленная пропаганда за переезд в Парагвай. Там обосновалась группа русских, большей частью галлиполийцев, некоторые из которых устроились сравнительно недурно.

Репутация русских была поднята там победой в войне с Боливией. Группа русских военных приняла активное участие в этой войне, и, видимо, нейтрализовала ту помощь в руководстве боливийской армией, которую ей оказывали немецкие офицеры. Кому пришла мысль о привлечении в Парагвай большого числа русских, не знаю, но правительство отнеслось к ней сочувственно, из старых русских эмигрантов ее поддержал там генерал Беляев, человек почтенный, но, как потом оказалось, не вполне от мира сего, а те, которые распинались за нее во Франции в то время, быстро скрылись с горизонта, когда выявилось, что их обещания не отвечают действительности. Весьма вероятно, что за спиной этих господ стояли пароходные общества, заинтересованные в привлечении эмигрантов.