Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В августе Катю вызвали по телефону из Ordem Politica e Social, политической полиции, и, обратясь к ней, как к Condessa Katia, попросили ее приехать к ним. Я поехал с нею. Приняли нас очень любезно, и опросили нас обоих по тому же вопросу, но врозь. Я уже упоминал, что несколько раз я получил во время войны анонимные письма с угрозами убить меня за мои статьи. Как-то пришло также письмо, адресованное «прислуге дома», с советом оставить работу у нас, ибо все в доме будут отравлены. Уже задолго до приглашения жены в полицию я упомянул в одной из моих статей об этих угрозах. Теперь в полиции стали опрашивать сперва жену, а затем меня по поводу этих писем, повторив все те же вопросы. После этого перед нами извинились за беспокойство и этим все закончилось. Для чего это полиции понадобилось, я и до сих пор не знаю.

В сентябре и декабре мне сделали две небольших операции. ‹…› Делали мне все операции под местным наркозом и было странно слышать, как ножницами режут мое тело. Как и полагается, потом через несколько часов рана заболела, но все прошло благополучно, и через пять дней я вернулся домой. Все эти операции мне делал Нельсон Родригес в больнице Beneficienaia Portuguesa, в ее платном отделении.

Вскоре по моем возвращении домой ко мне приехал управляющий делами (gerente) Матараццо, некий Russi с предложением писать статьи в газете «Folha da Noite» [123] Ночная газета. . Незадолго перед тем эта газета была куплена Матараццо, кажется, впрочем, не полностью, и он хотел оживить ее. «Folha» была газета приличная, и по существу я не имел возражений против работы в ней, но именно указание на Матараццо заставили меня отказаться от этого предложения, ибо переход мой из «Estado» в «Folha» был бы истолкован как то, что я продался этому миллиардеру. Видимо Russi не ожидал, что я откажусь, тем более, что он упомянул вскользь, что мне могли бы быть предложены более выгодные условия, чем в «Estado». Уходя, он предложил мне еще подумать и если я передумаю, то позвонить ему, но я не передумал. [124] Позднее меня пригласил норвежский консул, миллионер Годд, и от имени Норвежской миссии предложил писать в «Estado» оплачиваемые ими статьи о Норвегии. Ответив, что я вообще симпатизирую Норвегии и я по существу возражений не имею, но от платы отказываюсь, желая сохранить независимость. Мой ответ явно поразил Годда, и это сказалось даже на его отношении ко мне.

За несколько дней до военного переворота в Рио мы провели с Катей неделю в Сан-Висенте, и сряду после переворота узнали, что он отразился косвенно и на кое-ком из русских, попавших в число арестованных, которых задержали, дабы предупредить какие-либо выступления в пользу Варгаса. Всего было арестовано несколько сот человек и в числе их был М. И. Поспелов, муж секретарши Русского суб-комитета, о котором я уже упоминал. Маленький человечек, он много кричал о своих коммунистических убеждениях, но был труслив и активно нигде не выступал. В частности к Варгасу он симпатий никаких не питал и арест его был вполне случайным, как, впрочем, и вообще всех задержанных тогда. Через несколько дней все эти арестованные были освобождены. Поспелов рассказывал, что по вечерам сторожа тюрьмы открывали двери всех камер, и тогда арестованные могли свободно общаться друг с другом и устраивать своего рода митинги. Чтобы не забыть, расскажу здесь, что вскоре после этого Поспелов прогремел в русских кружках Сан-Пауло, как автор талантливого стихотворения, прочитанного на одном из русских собраний. Только уже значительно позднее было установлено, что стихотворение совсем не его, а известный в России «Мистер Твистер».

Насколько случайно в те дни производились аресты, мы узнали по задержанию значительной группы евреев, больше богатых; они собрались на какое-то заседание правления еврейского благотворительного общества и при выходе на улицу были все арестованы, правда, всего на несколько часов.

В то же время я получил другое литературное предложение, которое и принял. Профессор-гинеколог Брике, не знаю почему, оказался во главе группы лиц, которая собиралась издать на средства Университета всеобщую историю театра. Мне Брике предложил написать историю дореволюционного русского театра (о послереволюционных новшествах в этой области я отказался писать, ибо мог бы только высмеять их). Я и написал эту главу, и получил за нее гонорар, но как потом оказалось, из личного кармана Брике, ибо Университет ничего не дал. Само издание так на свет Божий и не появилось.

Чтобы покончить с событиями местной жизни в 1945 г. упомяну еще про повышение платы за проезд на трамваях с 20 сентавос на 50. Повышение это было вполне естественно, ибо с начала войны все цены невероятно возросли, но и неудивительно, что оно вызвало большое недовольство, тем более, что трамваи принадлежали тогда канадско-американскому обществу. В день, когда впервые стали взимать 50 сентавос, я как обычно выехал в город, но на первом большом перекрестке наш трамвай остановился за рядом других, и к нашему вагону с криками побежала группа человек в 15–20, по большей части подростков. Все пассажиры вагона вышли из него, после чего хулиганы оборвали и переломали в вагоне все, что только смогли. То же происходило и в других частях города, и всего за день было повреждено около сотни вагонов. Полиция этих беспорядков не предвидела и всюду запоздала — ведь они коммунистического характера не имели. Около недели после этого городские сообщения, и без того бывшие в не блестящем состоянии, были в еще большем беспорядке, а затем вагоны починили, и все вошло в норму.

Замечаю, что у меня ничего не было сказано про изменение наименования монеты, состоявшееся еще до воины. До того она именовалась мильрейсом, разделенным на 1000 рейсов, причем наименьшей монетой было 100 рейс; теперь мильрейс переименовался в крузейро, разделенный на 100 сентавос, а 100 рейс (или тустон) стали 10 сентавос.

В кругах Русского Комитета оживилась русская группа, устроившая для сбора пожертвований несколько лекций. Одна из них, некоего Нелюбина, посвященная «Мертвым душам», имела парадоксальную цель — доказать на основании этого произведения, что русский национальный характер вообще не многого стоит. Другая лекция, Сахарова, была посвящена атомной энергии; он смотрел очень пессимистично на применение ее к не военным целям, предвидя оппозицию в этом направлении со стороны крупного капитала, заинтересованного в каменноугольных и нефтяных предприятиях.

Работа в Комитете шла, в общем, спокойно; больших праздников не устраивалось, и только в конце года состоялся большой праздник для русских и наших друзей в сравнительно скромном помещении около центра города.

До сих пор я не упоминал про то, как жили наши родные во время войны в Европе. О Юше мы имели сведения, хотя и редко, но довольно регулярно, через Варю Мекк. И он, и Ольга были эвакуированы в Кэмбридж, когда началась бомбардировка Лондона. Когда война кончилась, они вернулись в Лондон и здесь Юша принял на себя обязанности генерального секретаря Комитета помощи русским Д.П. [125] «Displaced person», перемещенное лицо. — Примеч. сост. , которые исполняет и по сию пору. В то время мы с ним не переписывались, и это продолжалось до смерти Ольги в начале 1948 г. от сердечной болезни; тогда написали мы ему, чтобы выразить свое соболезнование и так восстановились наши отношения. Переписка наша идет с тех пор больше по вопросам, касающимся Д.П., многие из коих стремятся в Бразилию и которым приходится помогать в получении виз. От Юши мы узнали, что в числе Д.П. оказалась Галя Паррот, теперь Островская [126] Правильно: Орловская Г. Н., ур. фон Мекк. — Примеч. сост. , попавшая в Германию и затем перебравшаяся в Англию вместе со своей, кажется, внучатой племянницей-девочкой. Дочь Гали Паррот была замужем за английским офицером, но к матери проявила полное безразличие, так что заботиться о ней пришлось Юше; что с нею было позднее, Юша не писал. Тетя Анна умерла во время немецкой оккупации в Харькове [127] Правильно: в Малоярославце, А. Л. Давыдова-Мекк умерла по дороге в Германию, под Смоленском в 1942 г. — Примеч. сост. , где последнее время, благодаря установившимся у Гали сношениям с немцами, жили они, по-видимому, недурно, но где оставаться после ухода немцев Галя не могла. Эвакуировался в Германию и Митя Римский-Корсаков с женой и, кажется, устроился потом в Голландии [128] На самом деле он был в 1937–1945 на Колыме, в ГУЛАГе. — Примеч. сост. . Немало хлопот было у Юши с семьей Коли Беннигсен, которая в 1939 г. выбралась в Германию. Сам Коля, по-видимому, уже в то время был болен суставным ревматизмом, сделавшим его полным инвалидом, так что все хлопоты о семье лежали на его жене Софии Михайловне, рожденной Алексеевой, дочери, как теперь выяснилось, московского адвоката. Мать ее, рожденная Беклемишева, вышла замуж за этого Алексеева, сына управляющего ее родителей, смоленских помещиков, тогда очень красивого молодого человека. Отзывы Юши о Софии Михайловне были скорее отрицательными, как о женщине вздорной; у них была дочь Марина, которую Юша смог выписать в Англию и устроить в школу, которую она должна кончить весной 1950 г.; по словам Юши она славная девочка. В Германии семью Коли приютила сперва вдова Рудольфа Беннигсен — Фердер, потерявшая мужа еще до войны, во время которой оба ее сына погибли на русском фронте. Позднее, когда из Берлина им пришлось выехать, им дала помещение в Детцуме Мокиевич — дочь последнего Андржейковича, женатого на Огинской, или ее сын, точно не знаю. Однако существование их здесь было далеко не легким, особенно до того, что Юше удалось устроить Колю в какой-то госпиталь — организацию помощи Д.П.