Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Отряд Ливена пришел в Нарву во исполнение приказа Юденича. Два других русских отряда, в Курляндии — Вырголича и Бермондта под разными предлогами от этого уклонились. В это время, в середине июля, уже назревали у них определенные немецкие ориентации и, по-видимому, под давлением немцев они и отказались идти к Юденичу, пользовавшемуся поддержкой англичан. Все это пока только усиливало подозрения эстонцев, во всякой мелочи боявшихся увидеть признаки перехода Северо-Западной армии на немецкую ориентацию. Еще в июне около Нарвы, в районе эстонского расположения, опустился немецкий аэроплан, в котором прилетел из Курляндии сенатор Нейдгардт. Нужно было видеть, какую это вызвало тревогу у эстонцев. Нейдгардт был увезен в Ревель и просидел там в тюрьме чуть ли не два месяца. По-видимому, в связи с этими опасениями в ревельской русской газете обострились нападки на Северо-Западную армию и обвинения ее в реакционности и германофильстве. В это время в штабе появилась оригинальная идея о необходимости «купить» упоминавшегося уже мною Иванова. Он был приглашен в Нарву, и здесь у Родзянко был с ним разговор в присутствии Александрова. Что ему предлагалось — не знаю, но последствий этот разговор не имел, и нападки газетки на армию не прекратились.

По должности своей я был подчинен командиру 1-го корпуса графу Палену, почему сряду после напечатания приказа о моем назначении, я направился в штаб корпуса, чтобы представиться его командиру. По дороге я решил заехать в Гдов, чтобы ближе ознакомиться с его учреждениями. Об уездном коменданте и городском голове я уже упоминал, поэтому теперь отмечу мои впечатления о земстве и других уездных учреждениях. Восстановлена была Земская Управа, во главе которой стоял ее председатель довоенного времени, местный помещик подполковник Дмишевич. Членами ее были крестьяне, об одном из коих шла как раз переписка с одной из многочисленных контрразведок, обвинявшей его в близких связях с большевиками, когда они были у власти. Наличие в составе Управы такого члена как будто вредило авторитету у военных вообще всей Управы. Несмотря на ее общественное происхождение, поддержки у населения Управа как будто не имела. Тогда как Ямбургская Управа успела провести смету и провести раскладку, и население начало платить по этой раскладке, Гдовское земство жило исключительно на средства армии. С этой оговоркой оно действовало как, в общем, все наши земства среднего уровня. Чего, однако, не удалось установить ни выборному земству, ни властям по назначению — это почтовых сообщений. В телеграфе армия была заинтересована, и поэтому он кое-как, но действовал, почта же не имела такого непосредственного значения для боевых операций и оставалась в загоне.

С Гдовом и Псковом еще можно было с грехом пополам сноситься, но в уездах письма доходили совершенно случайно. У армии были, однако, свои почтовые марки. Сперва она перештемпелевала надписью «Сев-Зап. Армия» запас царских марок, найденный в Пскове, а позднее выпустила в обращение свои марки с буквами О.К.С.А. Мне передавали, что два опытных в филателистике деятеля армии сразу скупили в Пскове по несколько сот экземпляров перештемпелеванных марок и сделали на этом блестящую аферу, ибо комплект этих марок стоил потом в Париже около 1000 франков.

Из учреждений, которые я видел в Гдове, стоит отметить тюрьму. Переполнена она была до крайности, сидело в ней вероятно раза в три больше арестантов, чем полагалось по высшей норме. Переполнены были не только камеры, но и баня — арестанты сидели на полке, спать они могли только поочередно, для лежания всех сразу места не хватало. Пища была самая скудная. Саломанов просил меня помочь в ходатайстве об увеличении хлебного пайка, равнявшегося тогда четверти фунта в день. Я получил однако ответ, что у армии у самой мало хлеба, а также ссылку Полякова, что когда он сидел в тюрьме у большевиков, то ему давали только восьмушку его. Конечно, состояние всех тюрем района было отчаянное, арестанты голодали всюду, но я не решился бы сказать, что армия была в состоянии улучшить их положение. У начальника Гдовской тюрьмы были документы, оправдывающие содержание в ней арестантов, но, по существу, о некоторых из них у меня явились сомнения, но так как у участкового товарища прокурора их не было, и я сделать ничего не мог.

В числе арестантов было около 20, коим грозила смертная казнь — на вид это были все совершенно неинтеллигентные люди. За несколько дней до моего проезда или через несколько после него, благодаря доносу одного из его участников, был обнаружен заговор, имевший целью освободить этих смертников, среди коих было несколько лиц, коими большевики дорожили. Предполагалось убить коменданта и начальника тюрьмы, обезоружить их команды и бежать с освобожденными через весь уезд по направлению на Струги-Белая. По дороге были для этого приготовлены в разных деревнях лошади. Некоторые из участников этого заговора были схвачены, но часть, и видимо большая, осталась необнаруженной. Этот заговор ясно показал, в какой ненадежной обстановке приходилось тогда всем работать даже в местах столь отдаленных в ту минуту от фронта. Тюрьмы заполнялись также арестованными за неисполнение обязательных постановлений.

В числе их оказалась в Гдовской тюрьме некая графиня Тизенгаузен, арестованная на 3 месяца за поручительство за двух большевиков, бежавших к красным. Странное на меня впечатление произвела эта особа, немолодая, сравнительно по тем временам недурно одетая и при скромной, в общем, манере держать себя, напоминавшая от времени до времени самых озлобленных пленных коммунистов. С вопросом о наложении административных взысканий мне пришлось потом ближе познакомиться, ибо эта обязанность перешла потом ко мне. В общем, мне пришлось применять эти полномочия весьма редко и по делам очень не интересным.

Был лишь один случай, который стоит отметить. Еще в мае сельский сход одной из деревень Гдовского уезда взял на поруки одного односельчанина-коммуниста. На приговоре общества имелась резолюция Родзянко: «Согласен, но если убежит, то вздернуть всех». Коммунист действительно убежал, и мне пришлось уже не «вздергивать» его односельчан, а подвергать их аресту, но и то дело осталось мною по существу неразрешенным до возвращения в этот район большевиков, ибо мне не были доставлены некоторые дополнительные сведения: большинство подписей было сделано за неграмотных, и я предложил Саломанову выяснить, кто из них действительно подписал приговор и подписавших арестовать на две недели.

Был я в Гдове и в Городской Управе, заполненной обстановкой, привезенной большевиками из чудного имения князя Салтыкова — Чернева. Тут же стояли неразобранные ящики с французскими и английскими книгами из этого же имения. Позднее в Ямбурге в управлении коменданта я опять видел сваленную в углу кучу книг, большей частью в старинных переплетах: взятые мною на удачу, оказались немецкими изданиями начала XVIII века. Я всегда любил книги, и мне прямо больно было видеть такое к ним отношение. Во всех управлениях мне попадались также кипы конфискованных большевистских брошюр. Производившие отобрание их очевидно часто не разбирались в том, что им попадалось под руку. Попало сюда и много изданий только потому, что они были послереволюционного периода. Мне попались, например, здесь несколько изданий комитета Гос. Думы и, между прочим, брошюра Родичева, доказывающая необходимость войны до победного конца.