Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Особенно трагично было положение беженцев из Гдова, перешедших через Нарову в районе Криушей. Здесь, по распоряжению эстонских властей, они были расположены на замерзшем болоте, поросшем вереском. Мороз усилился до 12 градусов при сильном ветре, укрыться от которого было некуда. У многих беженцев одежда была довольно легкая, а разводимые костры не давали достаточно тепла — согревалась только сторона, обращенная к огню. Наряду с этим, ночью, засыпая, многие чрезмерно приближались к огню и одежда их обгорала. Ни горячей пищи, ни хлеба не было, ибо раздавалась одна мука. Мне говорил один из беженцев, генерал князь Мышецкий, старый уже человек, проделавший всю Большую войну и дважды раненый, что эти ночи были сплошным ужасом, худшим, чем всё виденное им на войне… «Над лагерем стоял стон»… Когда эстонцы разрешили перевести отсюда беженцев в другие места, здесь осталось 12 трупов замерзших.

Понемногу организовалась частная помощь беженцам. Инициативу взял на себя профессор Рогожников, вокруг которого образовался в Ревеле небольшой комитет. Ему удалось привлечь иностранную помощь, и дело понемногу пошло. В середине декабря, когда этот комитет уже энергично работал и я, после ликвидации моего Управления, приехал в Ревель, Юденич предложил мне принять руководство беженским делом. Поблагодарив его, я, однако, от этого отказался, считая, что при развале всей русской власти, лицо, от нее назначенное, никакого авторитета иметь не будет ни у эстонцев, ни у иностранцев, не говоря уже о русских.

Начался период ликвидации русского дела. Первым было ликвидировано Северо-Западное правительство. Еще в Дании я видел телеграмму от Сазонова, тогда министра иностранных дел у Колчака, бывшего в Париже и сообщавшего, что правительство Колчака к этому правительству «относится сдержанно». Теперь же, на местах, отношение к нему стало совсем не сдержанным.

14 ноября 1919 г. все министры приехали в Нарву, чтобы устроить совместное заседание с Юденичем. Он, однако, от этого уклонился под предлогом, кажется, серьезного положения на фронте. Через 10 дней это правительство приступило к своей ликвидации, но уже по требованию эстонского премьера Теннисона. Итак, возникнув по требованию англичан, после трехмесячного бесславного существования, оно исчезло по требованию эстонцев, никем не оплакиваемое. Повторю, однако, еще раз, что оно стремилось сделать все время все, что могло лучшего, но, увы — безрезультатно. Почти одновременно эстонцы стали настаивать и на окончательной ликвидации армии, действуя и прямо, и обходным путем. Так, эстонский главнокомандующий генерал Лайдонер потребовал от Юденича полного ему подчинения, на что тот после совещания с французами и англичанами мог ответить только пожеланием об установлении дружеских отношений. Фактически же, эстонцами все делалось для уничтожения армии. Например, в районе Криушей сознательно нарушалась эстонцами связь между нашими войсками, в разных местах, как я уже указывал, грабились обозы, целые дивизии разоружали. Попытался Юденич в эти дни назначить новое командование армией — Глазенапа с начальником штаба Самариным. Этот Самарин, как говорили, был офицером штаба Крымова, после же революции состоял при Керенском. Во время движения Крымова на Петроград он принимал участие в переговорах между ним и Керенским, что навлекло на него в военных кругах известное осуждение. Позднее он служил во французских войсках на Архангельском фронте, и оттуда, при их ликвидации, приехал к Юденичу.

Однако и Глазенапу ничего не удалось сделать. У него возникла идея перебросить армию в какую-нибудь другую страну, как он мне сказал: «Продолжать борьбу в том же направлении, но на другом участке фронта». Начались переговоры с Латвией относительно перевода наших войск на Пыталовский фронт, но нечего из этого не вышло. Говорили в Ревеле, со слов одного иностранного военного представителя, что пока Юденич во главе армии, ее никуда не примут. Так оно и вышло, и армия в январе 1920 г. была расформирована, причем в этом последнем периоде ликвидацией ее руководил Пален. В это время в ней развился очень сильный сыпной тиф, унесший между четырьмя и шестью тысячами жертв, столько же, сколько она потеряла убитыми и ранеными во время движения на Петроград. Положение в это время было ужасное, особенно в Нарве, ибо не хватало ни врачей (многие из коих тоже погибли), ни сестер, ни санитаров. Больных некуда было класть, и нечем было лечить. Некому было даже кормить их и выносить покойников. Заболевали одинаково генералы, офицеры и солдаты.

Однако, еще раньше, пока переговоры о переводе армии были в ходу, остававшимся на фронте войскам пришлось выдержать тяжелые бои, дабы отстоять Нарву. Она находится на выступе, образуемом Наровой к востоку. Дойдя до этой реки к югу от Нарвы, большевики попытались переправиться через нее. Бои шли здесь очень упорные, но, в конце концов, их отбросили. В это время неоднократно по ночам бывали видны разрывы гранат с трех сторон от города. Если прибавить к этому зарева пожаров, похоронные марши эстонских оркестров, сопровождающих своих убитых, и от времени до времени выстрелы стоящих в самом городе эстонских тяжелых орудий, то картина получалась в общем мрачная, но до известной степени торжественная. Под влиянием этих упорных попыток большевиков взять Нарву было предписано эвакуировать из нее все, что не было необходимо для ведения военных действий. Одновременно было приказано расформировать все гражданские управления к 10–15 декабря. Начались хлопоты об устройстве моих подчиненных, людей прямо нищих, хотя бы в резерв чинов армии, дабы хоть что-нибудь им обеспечить, а также о получении средств для оплаты им заштатного содержания, о получении отчетов от уездных комендантов и о сдаче их в контроль. Все это заняло еще время до 12 декабря, когда я смог подать рапорт об окончании ликвидации Управления и после этого уехать из Нарвы.

В этот период мне пришлось несколько раз быть у генерала Краснова по делам эвакуации. Вся его политическая деятельность, в которой он проявил яркое германофильство, была мне не по душе, но я должен сказать, что в то время это был единственный человек в Нарве, трезво и спокойно относившийся к нашему положению. Он редактировал в Нарве официозную газету штаба, кажется «Приневский Край». По поводу этой газеты мне рассказывали в штабе, что на просьбу о разрешении ее еще в середине ноября был получен ответ от эстонцев, что никакой Северо-Западной армии они не знают. С Красновым мне пришлось как-то по делам эвакуации съездить в штаб эстонской дивизии. Ни генерала Теннисона, ни его начальника штаба, тоже очень корректного полковника, тогда в Нарве не было, и нас принял исполняющий обязанности начальника штаба какой-то подполковник. Не раз и тогда, и потом, пришлось мне испытывать горькую обиду за наше национальное чувство, но ни разу не было такого возмущения, когда я слышал, как этот господин разговаривал с Красновым, — такое хамство, соединенное с подражанием скверному высокомерию немецких офицеров, проявлялось во всем, что он нам говорил. Краснов держал себя совершенно спокойно, ни разу не повысил голоса — мы ведь были просителями, но каким он все-таки был барином по сравнению с этим выскочкой!