Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В Ревеле я провел неделю и отправился в Нарву, ибо убедился, что только там могу найти живую работу. Первое мое впечатление о ней было очень среднее. Военные наши имели вид распущенный. Первое знакомство с армией у меня получилось от морских офицеров, формировавших здесь особый Андреевский полк для обслуживания потом Кронштадта. Особой роли в боевых действиях этот полк не сыграл, но в Нарве всегда было много его офицеров. Часть их погибла под Ямбургом в июле, когда не то две роты полка перебили своих офицеров, не то увели их к большевикам, не то были целиком уничтожены. Услышал я тогда от них рассказы про потопление англичанами, якобы «по ошибке», «Олега», собиравшегося сдаваться белым. В Нарве я пробыл тогда только один день и, получив предложение стать заведующим продовольственным делом, вернулся на три дня в Ревель, где ознакомился с этим делом и вернулся принимать его снова в Нарву, где и обосновался с 25 июня.

Перебрасываюсь теперь дальше. Когда я впервые увидел в Нарве Юденича, то от сопровождавшего его Глеба Даниловского [34] Муж сестры жены автора. — Примеч. сост. узнал, что штаб Юденича рассчитывает через месяц перейти в наступление и занять тогда Петроград. Дальнейший период описан у меня подробно и добавлю только характеристику Крузенштерна — он оказался человеком, не разбирающимся в делах, теряющимся в мелочах и, главное, безвольным: кто с ним говорил, с тем он и был согласен. Поэтому-то нам с Александровым и было так трудно устранить Хомутова, что Крузенштерн не мог ни на что решиться. ‹…›

Жил я в Нарве сперва в гостинице, с середины же августа — на частной квартире, где снимал небольшую проходную комнату. Другую, большую комнату занимали Нежинский, его beau-frére генерал Явид и инженер Чельцов, начальник службы движения наших железных дорог. У него был телефон, по которому ему сообщали все новости с линии и распоряжения начальства, благодаря чему мы были всегда в курсе событий. С переездом на квартиру стало гораздо спокойнее. В гостиницах нет-нет да происходили пьяные скандалы, с которыми, кстати, никто не боролся. Как-то в конце июня в гостинице поднялся ночью шум: оказывается, эстонцы по соглашению с нашим штабом производили облаву. Сперва они хотели и меня вести к коменданту, ибо мое удостоверение из штаба армии их не удовлетворило. Избавился я от этого, впрочем, показав разрешение жить в Эстонии, поставленное на моем паспорте Министерством иностранных дел — сразу меня оставили, удивившись только, почему я сразу не показал этого разрешения, не понимая, что мне наше военное разрешение было принципиально дороже.

Питался я, пока занимал должность в штабе армии, в сем последнем, но с конца августа, заняв чисто гражданскую должность, лишился права столоваться в нем. В штабе ели очень неважно, но зато дешево. После этого я кормился в разных столовых, где кормили лучше. Вопрос для большинства русских был в том, где берут русские деньги, особенно деньги армии. К сожалению, таких столовых становилось все меньше и меньше. Утренний кофе и вечерний чай мы пили дома: и тот, и другой с черным хлебом, маслом и беконом. Хлеб и бекон мы получали в виде пайка от армии. Часто вместо хлеба выдавали нам пшеничную американскую муку, которую мы тогда меняли в булочных на хлеб. Цены на все быстро поднимались в связи с падением курса эстонской марки. В магазинах, в городе, первоначально не было почти ничего, но перед моим отъездом они заполнились, правда, всякой дрянью. При выезде из Нарвы в русскую зону приходилось забирать с собой всякую провизию. Буфеты были в ней на всех больших станциях, но, кроме чая с сахарином, ничего в них не было. На постоялых же дворах давали один кипяток.

Несмотря на эстонскую власть, Нарва сохраняла еще свой русский характер. Красива и оригинальна была она, несмотря на все разрушения. К счастью, ничего исторически ценного повреждено не было. Когда я приехал, разбирали еще национализированные библиотеки, мебель же была уже возвращена ее собственникам. Утром 18-го июля я встретил на улице двух младших Погоржельских [35] Двоюродные брат и сестра автора. — Примеч. сост. . Белые заняли район станции Белой, около которой было их именьице. Виктор в то время был болен сыпным тифом, и Маруся ухаживала за ним. Когда белые стали отходить, то и Маруся увезла своего больного брата. По-видимому, это явилось причиной того, что вскоре большевики расстреляли их брата Казимира, бывшего заложником в Луге. Ему было дано большевиками назначение командовать бригадой в Самару, но ему удалось по болезни освободиться от этого, после чего он и жил в деревне. Расстрелян он был, по-видимому, без суда. Тетя Погоржельская оставалась это лето около станции Преображенской с Юрой Беннигсеном. Осенью, когда белые заняли этот район, Маруся поехала туда, чтобы вывезти их оттуда, но опоздала.

Вскоре после этого, весной 1920 г., тетя там и умерла, а затем от сыпного тифа погиб и Юра. Маруся и Витя пробыли недолго в Нарве, перебрались в Ревель и устроились там на службу в Отдел внешних сношений армии. После ликвидации армии они поехали в Польшу, где он получил место воинского начальника, а она поступила в Польское консульство в Петрограде, где и служила ряд лет. Вскоре после них приехал в Нарву и дядя Иосиф Карлович Беннигсен со вторым своим сыном Колей. Их сопровождала верная их горничная Настя. Старший сын дяди, Володя, офицер Лейб-Гвардии драгунского полка, еще в 1918 г. пробрался в Добровольческую армию, где пропал без вести во время отхода белых в Крым. Он отвел хозяйственную часть полка в Мариуполь, откуда, не рассчитывая выбраться на барже по замерзающему морю, с отрядом около 30 человек он попытался пробиться в Крым. После этого о нем было только известие у брата Адама в Константинополе от одного из его солдат, что будто бы, когда они попали в плен к большевикам, Воля успел сорвать погоны, и так как никто его не выдал, то расстрелян он не был, а попал на работу в каменноугольные копи под чужой фамилией. Верно ли это — сказать трудно, но вот уже 30 лет других известий о нем не было.

В Нарве дядя пробыл недолго и переехал с Настей в Ревель, где и жил в подворье Пюхтицкого монастыря. Коля сразу поступил добровольцем в армию, служил сперва в команде конных разведчиков, а затем мотоциклистом в 1-й дивизии. Пропустил упомянуть, что в 1918 г. ему пришлось посидеть в Валдайской тюрьме, где как раз в то время расстреляли писателя Меньшикова и генерала Косаговского. После ликвидации армии Коля стал работать в Ревеле шофером, содержа и дядю. Из него вышел хороший, скромный молодой человек. В 30-х годах дядя умер в Ревеле, а Коля был после 1939 г. вывезен в Германию, где и находился до последнего времени в одном из бывших Беннигсеновских имений, полным инвалидом от ревматизма. В Ревеле он женился на дочери московского адвоката Алексеева, и у них родилась дочь, Марина. Сейчас все они находятся в Англии.