Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

‹…›

В середине августа отмечу характерный инцидент с полковником Федотовым, начальником автомобильной части армии. Федотов обличил состоявших при Родзянко лиц в злоупотреблениях с бензином и шинами. Родзянко стал на сторону своих и обругал Федотова, который потом угрожал избить Родзянку, а компания последнего угрожала Федотову смертью. В конце-концов Федотову пришлось в штатском платье бежать в Ревель.

В конце августа был я снова в Ревеле, где видел А. И. Гучкова, приехавшего сюда как частное лицо, но с «адъютантом», морским офицером. Отношение к нему было кислое, в Нарву же он не решился ехать, ибо там ему предсказывали крупные инциденты. Был я тогда и у Лианозова. Меня удивило тогда, что никакого интереса к моей работе он не проявил, а ведь в то время мне подчинена была в гражданском отношении вся территория, находившаяся в руках армии. В начале сентября мне пришлось много спорить в Нарве с Кедриным, настаивавшим на сокращении смет и по уездам, и по моему Управлению. Трудно было убеждать его в чем-либо в виду его полного незнакомства с делом. В этот приезд, как-то ночью, он перепугался, ибо принял за большевиков возвращавшийся с позиций с музыкой эстонский полк. Ему представилось, что эстонцы открыли фронт большевикам. На приемах просителей в моем присутствии Кедрин, несмотря на мои возражения, давал распоряжения, вызывавшие очень крупные непредвиденные расходы, и только потом, при помощи Нежинского, мне удавалось его переубеждать. 11-го сентября произошел прорыв фронта около Гдова, сряду ликвидированный. Тем не менее, находившийся там в этот день Кедрин распорядился немедленно эвакуировать из Гдова Мировой Съезд, за которым последовало казначейство. Пришлось сряду вернуть их обратно.

13-го был я у архиепископа Псковского Евсевия, приехавшего из Гдова. Рассказывал он про отношение к нему большевиков, в общем, вполне приличное, ибо лично он был человек мягкий. В одном случае его выручил коммунист, бывший семинарист, припомнивший его снисходительность на экзаменах. При открытии мощей Евсевию пришлось объяснять разницу между мощами тленными и нетленными.

22-го сентября выехал я в Ревель, но дальше, в Данию, мне удалось двинуться только 1-го октября, на маленьком суденышке «Kalevipoig», почти совершенно пустом (нагружен он был только легкими ящиками), а посему жестоко болтался по гребням волн. Винт часто вертелся в воздухе, и двигались мы из-за этого очень медленно — до Ганге вместо 6 часов шли мы 12. Еще с утра встретили мы плавучую мину, и наша команда стала расстреливать ее из ружей, но напрасно. В Ганге нам сообщили, что за ночь бурей выбросило и взорвало о камни не то 5, не то 6 мин. Словом, плавание было здесь еще далеко не безопасным. Зато дальше, до Стокгольма, путь был вполне спокойным. Уже до выезда из Ревеля должны мы были запастись медицинским свидетельством, что у нас нет вшей. Тем не менее, в Стокгольме всех осматривала сестра, искавшая вшей на голове и подмышками. Страшно было, что они окажутся у кого-нибудь из команды или пассажиров 3-го класса, ибо тогда в карантин отправили бы всех. К счастью, этого не случилось, и я сряду выехал в Копенгаген, где жена устроилась с девочками в скромном пансионе в двух очень уютных комнатках. К сожалению, сердце ее все еще не оправилось, и малейшее утомление вызывало в нем боли. Кормили нас недурно. Анночка поступила на медицинский факультет, где изучала пока преимущественно анатомию. Представился я Императрице Марии Феодоровне, около 40 минут расспрашивавшей меня про Северо-Западную армию, сама говорила про Юг России, очень ругала немцев. Повидал я всех знакомых и сделал доклад об армии в Комитете Русского общества.

Про мое возвращение я уже писал довольно подробно и остановлюсь только на крейсере «Dinedeen». Это было первое его плавание. Построен он был со всеми новейшими усовершенствованиями. Быстрота его хода была до 30 узлов, экономический же ход был 19 узлов. Ночью все огни гасли, так что даже нечаянно свет не мог проникать из кают наружу. Ходить зато по судну в темноте было очень мне трудно. Показали мне машинное отделение с колоссальными турбинами. Водил меня туда старший механик, к обеду аккуратно переодевавшийся в форменный смокинг. На палубе стояли какие-то бочонки — оказалось, что это были глубинные бомбы для сбрасывания их над подводными лодками. После Либавы перед судном шли приводимые в движение электричеством салазки, тянущие между собою трос для вылавливания донных мин: плавучие считались не опасными, ибо их на большом ходу отбрасывает волной. Утром, на 3-й день перехода, нас сильно качало, и вдруг на гребне волны в нескольких саженях от крейсера я увидел быстро скользящую мину: никого из команды она не удивила. Позднее мы около получаса из мелких орудий, а потом и из винтовок, расстреливали другую мину, пока она не затонула.

27–28 октября я был в Ямбурге, где наиболее интересным был разговор с Глазенапом. Я прямо сказал ему, что я готов в любой момент оставить должность, но он просил меня пока остаться. После взятия Петрограда он имел в виду создать там чисто военное управление, но уже теперь во вновь освобожденные местности назначались им уездное коменданты, с моим Управлением связи не имевшие. Правда, они ничего не успели сделать, и потом мне же пришлось помогать ликвидировать остатки их управлений. Одно время потом я был несколько дней как будто подчинен Краснову. Когда я ему задавал, однако, те или другие вопросы, никаких указаний от него не получал.

За поездку в Ямбург я встретил целый ряд лиц, бежавших с армией от большевиков. В числе их помню членов Думы Калугина, генерала Баиова, И. М. Тютрюмова. Калугин рассказывал, между прочим, что зверей в зоологическом саду кормили мясом расстрелянных.

3-го ноября хоронили мы бывшего сослуживца по Управлению начальника губернии Гильшера. В сентябре я откомандировал его на фронт, а теперь его привезли убитым под Лиговым. Славный он был мальчик. Потери всех войск были вообще велики, особенно под Петроградом.

9-го и 10-го ноября жил у меня Коля Беннигсен. Много рассказывал он мне про настроение белых солдат, весьма оригинальное. Несмотря на то, что они были определенно против большевиков, они считали, что офицеры им нужны только для руководства борьбой против красных, после же победы над ними они предполагали освободиться и от своих офицеров. По его словам, наши солдаты были враждебно настроены против эстонцев, поляков, а после отхода от Луги и против евреев, ибо там они проявили свой яркий большевизм и якобы обстреляли белых при их отходе.

В эти дни ко мне обратился граф А. Н. Игнатьев с просьбой помочь ему в доставке Государыне Марии Феодоровне нескольких икон из церкви Зимнего Дворца, одна из коих, еще полученная от мальтийских рыцарей, заключала в себе чудотворные частицы. Ему передал эти иконы в Гатчине священник этой церкви. Тогда у меня не было оказии для их пересылки в Копенгаген, а позднее, когда я предложил Игнатьеву их взять с собой, оказалось, что он уже их переслал Государыне.