Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

По окончании войны Ренненкампф сделал подарки всем чинам дивизии: офицерам золотые, а казакам серебряные часы с надписью «от ген. Ренненкампфа». Подарки были сделаны за счет хозяйственных сумм, и, несомненно, были образчиком весьма своеобразного отношения к казенным деньгам. Впрочем, о других хозяйственных операциях Ренненкампфа мне еще придется говорить позднее.

В это время Васильчиков поручил мне заведование питательными пунктами на Южной линии, и я объехал их все, но лишь для того, чтобы убедиться, что работают они прекрасно и ни в каком моем руководстве не нуждаются. Доложил я об этом Васильчикову (кстати скажу, что моя работа в Кр. Кресте, как и громадного большинства уполномоченных, ничем не оплачивалась). Во время этого объезда, который я сделал большей частью в теплушке, мне пришлось два перегона сделать на паровозе. Работа железнодорожного персонала была в Манчжурии тяжелая и подчас небезопасная, ибо не раз бывали обстрелы поездов хунхузами, а во время Мукденских боев был и случай прорыва в наш тыл через «нейтральную» Монголию японского разъезда, подорвавшего небольшой мостик. Хунхузы были все время большим злом Манчжурии, но при условиях тогдашней китайской жизни неизбежным. В то время, как утверждали, происходил постоянный обмен людей между хунхузскими бандами и «регулярными» войсками. Солдаты, которым не платили жалования и которых не кормили, уходили к хунхузам и наоборот, власти, бессильные справиться с этим, нанимали целые их отряды на свою службу. Часть их отрядов была использована японцами и позднее утверждали, что диктатор Манчжурии маршал Чжан-Дзо-Лин был в 1904–1905 гг. одним из этих японских наймитов. Кстати коснусь вопроса о разведке, которая была прекрасно поставлена у японцев и которая, в чем были согласны почти все, почти отсутствовала у нас. Когда в войсках ловили шпионов (какими признаками они определялись, я не знаю) то после первых месяцев, во избежание долгой процедуры, их не передавали военно-судебным властям, а приканчивали часто на месте. Мне рассказывали, что у казаков, когда им отдавался приказ «убрать», т. е. убить того или другого подозреваемого в шпионаже, они его обычно зарубали, чтобы не тратить патрона. У казаков якобы считалось, что в убийстве китайца нет греха, ибо у него «не душа, а пар».

В связи с хунхузами мне припоминается в Гунжулине спор между нашими врачами, свидетелем коего я был. В местной китайской тюрьме сидел уже приговоренный китайским судом к смертной казни какой-то хунхузский вожак. Его сообщники попытались его освободить, но при этом один из наших казаков разрубил этому вожаку голову. Тяжело раненого его привезли к Цеге, и тут возник вопрос об операции: если раненого не оперировать, то он умрет, а если операция его спасет, то его все равно казнят китайцы. Насколько я помню, Цеге все же решил оперировать, считая, что его долг спасти человека в данную минуту, и что дальнейшее его не касается.

В конце апреля я получил назначение помощником особоуполномоченного Кр. Креста при 2-й армии Нитте и отправился в гор. Маймайкай, где находился штаб армии. Маймайкай находился на линии 84-го разъезда в сторону Монголии и в 20 приблизительно верстах от Сыпингайских позиций. Автомобилей тогда не было, и все сообщения происходили верхом. В Маймайкае поместились мы в небольшой фанзе, мы с Нитте и студент, заведовавший складом. Питались мы в 5-м подвижном лазарете Кр. Креста, по существу же все время бездействовали и скучали. При армии было всего около десятка учреждений Кр. Креста, уже наладивших свою работу и все с персоналом опытным и большей частью давно работающим в Кр. Кресте. Боев после Мукденских почти не было и раненых было везде очень мало. Маймайкай был небольшой городок типично китайский, с узкими не мощеными улицами, по которым и пройти, и проехать после дождей было почти невозможно. Впрочем, дожди имели ту хорошую сторону, что после них повозки глубоко перемешивали на улицах все отбросы вместе с глиной и, когда солнце высушивало все, то улицы оказывались чистыми (если не говорить о толстом слое пыли). На улицы выбрасывались китайцами все отбросы вплоть до трупов мелких животных и детей-мальчиков до 7 лет, а девочек до 10. Русские коменданты запрещали это выбрасывание детей, но как-то на окраине города я увидел стаю собак, что-то грызущую: оказалось, что они объедают трупик девочки, у которой одна нога была уже отгрызена. Перестав выбрасывать своих умерших детей, китайцы, однако, не стали их хоронить, а оставляли в своих фанзах под навозом. В соседней с нашей фанзой нашли, например, в какой-то яме, еле прикрытой мусором, девочку, умершую от натуральной оспы. От нее заразился один из чинов управления Санитарной части, помещавшийся в этой фанзе, который тоже умер от этой болезни.

Никаких достопримечательностей в городе не было, кроме курильни опиума, которую комендант показывал всем. Ничего грязнее и отвратительнее представить себе невозможно: в чуланах, на грязной сырой соломе лежали накурившиеся, с бессмысленными лицами люди; таких, которые бы еще курили, я не видал. На вопрос, почему он не прекратит этой гадости, комендант, пожав плечами, ответил мне, что курение этим не прекратишь, а все-таки лучше иметь одну курильню под наблюдением. Кажется, рядом с ней помещался и публичный дом.

Сряду по приезде в Маймайкай пошел я к Каульбарсу. Относились все к нему с большим уважением за его безусловную порядочность и редкую храбрость. Рассказывали, что во время Мукденских боев он несколько часов пробыл на каком-то холме под сильнейшим обстрелом, отослав штаб в укрытое место. Можно, конечно, спросить, насколько это было необходимо в наше время для высшего начальства, но вообще надо признать, что распоряжения Каульбарса во время этих боев многими критиковались. Начальником штаба армии был еще в Маймайкае генерал Рузский, но он был болен и уезжал в Россию, так что я его видел только один раз. Заменил его генерал-квартирмейстер Бибиков, считавшийся тогда многообещающим военным, но, пойдя на большую войну командующим дивизией, он как-то сряду сошел со сцены, почему не знаю.

С Каульбарсом я тогда не раз разговаривал; большая часть того, что я от него узнал, позднее было напечатано, и я приведу только объяснения Куропаткиным его приказов об отходе от Ляояна и о прекращении атак на Сандепу. Отойти от Ляояна он решил под влиянием паники в левофланговой дивизии Орлова и донесения Штакельберга о том, что его прекрасный 1-й Сибирский корпус после недельных боев так устал, что не в состоянии больше драться. Через сутки Штакельберг просил не обращать внимания на его первое донесение, но приказ об отходе уже был дан.

Приказ о прекращении атак на Сандепу вопреки мнению командовавшего тогда 2-й армией Гриппенберга, Куропаткин отдал, как он говорил Каульбарсу, на основании рапорта посланного им ознакомиться с положением в этой армии капитана графа Игнатьева, который нашел, что дальнейшие атаки бесполезны. Приказ главнокомандующего вызвал известное столкновение с Гриппенбергом; по-видимому, симпатии Каульбарса были в этом случае не на стороне Куропаткина, хотя он с ним был дружен еще со времен их совместной службы в Туркестане в 70-х годах.