Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

С молодежью штаба я ездил как-то на осмотр позиций, которые все считали тогда весьма сильными; во время войны с немцами они считались бы, однако, совсем слабыми. В числе участников этой поездки был младший сын Каульбарса, улан, убитый в начале большой войны, и Бер, тогда прапорщик, а позднее талантливый чиновник Министерства иностранных дел, после революции, пошедший в священники. Съездил я в наш передовой отряд в Бамиенчен, около Монгольской границы, где стоял этот отряд, и вновь собирался туда, ибо там предполагалась усиленная разведка, но как раз перед этим заболел дизентерией (тогда официально она называлась гастроэнтеритом). Старший врач 5-го лазарета, хирург по специальности, почему-то считал, что все подобные заболевания есть проявление малярии, и стал лечить меня хиной, от чего мне стало только хуже. Та к что проезжавший через Маймайкай Цеге-фон-Мантейфель посоветовал мне лечь в 5-й лазарет и поручил меня в нем терапевту д-ру Фридману, очень милому, скромному человеку. Первый день мне было совсем неважно, но понемногу лечение Фридмана стало мне помогать, и через 10 дней я выписался. Лазарет помещался в фанзе и все лежали на канах, на соломенных матрасах. Я помещался в «офицерском» отделении, которое отделялось от общего перегородкой из вощеной бумаги, но ничем от него не отличалось. Со мной лежали два офицера, по существу уклоняющиеся от строя; один еще почти юноша, находился в отряде под предлогом неврастении, другой же, уже пожилой, кажется, ссылался на какую-то сыпь. Этот последний каждый день делал истории санитарам из-за якобы недостаточно горячего чая. Раненых в лазарете совсем не было, и только на одну ночь поместили к нам раненых из Кубанской казачьей дивизии. Она незадолго до этого прибыла на фронт и в конном строю где-то на границе Монголии атаковала японские окопы, которые и взяла, понеся при этом порядочные потери. В числе раненых был войсковой старшина, попавший под пулемет и получивший четыре сквозных ранения; он порядочно страдал и, когда боль становилась особенно сильной, щипал своего вестового. Проходя мимо меня, этот сказал про старшину: «Вот идол», а когда я высказал, что вероятно он это делает бессознательно, то казак мне ответил: «Ну и раньше он был такой же».

На японской войне были казаки всех войск. Из них на первое место по боевым качествам ставили кубанцев, терцев и оренбуржцев, и на последнее донцев. Казаки сибирских войск были, в сущности, те же крестьяне без боевых традиций и без своих офицеров, которыми в громадном большинстве были у них добровольцы из европейских частей.

На следующий день раненых увезли на железную дорогу. Перевозка их производилась большею частью на санитарных двуколках военного ведомства и была крайне мучительна. Повозки Кр. Креста были значительно лучше, но тоже далеки от идеала, и надо вообще сказать, что до самого конца даже Большой войны вопрос о хороших санитарных повозках разрешен не был.

В лазарете Фридман меня подправил настолько, что я вернулся к Нитте, но лишь на несколько дней, чтобы затем снова лечь. В это мое новое пребывание в лазарете у моего соседа по кану температура поднялась вдруг до 41 градуса, и через два дня он оказался больным натуральной, сливной оспой. Каким-то чудом никто от него, впрочем, не заразился. Вскоре после этого, доктора эвакуировали меня в Гунжулин, где Боткин посоветовал мне вернуться в Россию, ибо в это время я очень ослабел. Почти сряду отправил он меня в Харбин, где я тоже не засиделся.

Еще в Маймаймае была получена телеграмма о Цусимской катастрофе, после которой у всех в штабе составилось впечатление, что каков бы ни был исход войны, ничего хорошего ждать от него нельзя, ибо в лучшем случае японцы уйдут на свои острова, сохранив господство на море. Понемногу к этому присоединилось и убеждение, что трудно нам рассчитывать на победу на суше. Позднее Васильчиков говорил мне, что Линевич ему как-то высказал вскоре после моего отъезда свое убеждение, что если начнут наступать японцы, то он их разобьет, но что он совершенно не уверен в успехе, если сам станет наступать. Словом, когда в конце июня я уезжал из армии, настроение в командных кругах уже было в пользу заключения мира.

Я писал уже, что мой брат Леонтий ушел на войну на броненосце «Бородино». Писем от него было немного. Про инцидент на Доггербанке он писал, что «Бородино» огня не открывало и что на нем японских миноносцев не видали, но у брата было видимо убеждение, что они там действительно были. Было письмо из Дакара и другое с Мадагаскара. В Дакаре они грузили уголь, а в Мадагаскаре сперва дожидались решения Петербурга идти ли дальше (в виду падения Порт-Артура), а затем, когда все-таки было решено продолжать их плавание, то поджидали эскадру Небогатова. Брат хворал в это время, и тон его писем был скорее унылый, хотя о многом писать он не мог. Последнее письмо было из Камрана. Предвидя возможность быть убитым, он просил родителей между прочими распоряжениями на этот случай заказать для кают-компании «Бородина» картину этого боя. Очевидно о возможности его гибели в Камране разговоров не было. Эту последнюю волю отец попытался выполнить, когда в 1912 г. был заложен эскадренный крейсер «Бородино». Получив на это через Григоровича высочайшее разрешение, отец по совету того же Григоровича заказал известному тогда маринисту Вещилову две картины: одну — боя 1812 г. (точнее боя на батарее Раевского), и другую — гибели броненосца «Бородино» в Цусимском бою. Однако крейсер достроен не был, после 1917 г. был обращен в лом и картины остались у отца. Потом в 1934 г. я получил их в эмиграции и сейчас та, которая изображает бой 1905 г., находится у меня.

Брат командовал на «Бородине» носовой батареей 75-миллиметровых орудий и был убит еще до гибели броненосца. С этой батареи как раз был единственный спасшийся матрос Ющенко [29] Правильно: Юшин. — Примеч. сост. . То, что он нам рассказывал позднее, сходится с тем, что приведено у Новикова-Прибоя в «Цусиме», за исключением фразы брата: «Рано нам в такие бои соваться», о которой Ющенко нам не говорил. Возможно, впрочем, что в то время Ющенко побоялся ее повторить.

Из Харбина до Иркутска я ехал в «кадровом» поезде Кр. Креста. В начале войны в армии были только санитарные поезда нормального тогда типа из классных вагонов со всеми удобствами. Их недостатком было, однако, что они могли вместить не более 400 раненых, а иные даже только 250. Поэтому эвакуировать в них в периоды больших боев было возможно только небольшую часть раненых, и большинство вывозили в простых товарных вагонах, даже не в теплушках, подчас не вымытых, куда раненых клали просто на солому и везли затем, не кормя часто сутками. Поэтому в Кр. Кресте в Манчжурии возникла мысль об образовании специальных кадров поездов из одного классного вагона для персонала и 6 товарных вагонов: двух — цейхгаузов с 1000 сенниками, набивавшимися соломой перед приемкой раненых, бельем и другим инвентарем, кухни, продуктового вагона, хирургического и перевязочного. Во время больших боев, однако, и этих поездов не хватало и, как я выше указал, мне пришлось встретить в Гунжулине совершенно необорудованный товарный поезд, везший 1800 раненых.