Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Кстати, говоря о новых членах Думы, вспоминается мне еще один из тех, которые пробыли со мной в ней все 10 лет и которого следует упомянуть в виде курьеза. Это был наш октябрист Клюжев, самарский инспектор народных училищ и уже пожилой человек. Выступал он редко, и скучные его речи были обычно набором громких фраз. В заседаниях Думы он все время что-то записывал; кто-то как-то подсмотрел забытую им книжку, и оказалось, что он заносит в нее содержание речей всех ораторов и, как старый педагог, туда же ставит им отметки по пятибалльной системе; хохоту по этому поводу было немало.

Отмечу еще, что вообще Дума оказалась испытанием для многих провинциальных деятелей, которое далеко не все из них выдержали. В Думе оказались необходимыми и более широкий кругозор и большая трудоспособность, чем это требовалось от уездных и губернских деятелей, но надо признать, что выдержавшие думский экзамен еще не оказались в большинстве пригодными для занятия постов государственного значения.

В 4-ю сессию из второстепенных вопросов, кроме мелкого законопроекта, одного из немногих прошедших по инициативе Думы, о почти полном уравнении наследственных прав женщин с мужчинами, прошел еще принятый Городской комиссией законопроект о передаче дела водоснабжения и канализации Петербурга в особую правительственную комиссию, о которой я уже упоминал. Против него возражали во имя того же принципа независимости органов местного самоуправления, кадеты Кутлер и Щепкин и крайний правый граф Бобринский, но успеха не имели. Лично я и был, и остаюсь убежденным, что петербургская городская Дума самостоятельно этих вопросов с места не смогла бы сдвинуть. На основании этого закона была создана комиссия под председательствованием профессора Чижова, которая ко времени войны разработала проект водоснабжения Петербурга из Ладожского озера, но, по-видимому, не оказалась при тогдашнем состоянии техники способной выработать удовлетворительный проект канализации в Петербургском плывуне.

На рассмотрение этого законопроекта я запоздал, задержавшись на несколько дней в Ницце, куда мы поехали с семьей провести праздники с родителями жены. Мой тесть уже тяжело болел сердцем (через 1½ года он и умер) и мы с женой и детьми поехали его навестить. Это было первое наше знакомство с Ривьерой и ее красотами, и не думали мы тогда, что через 20 лет нам придется вновь оказаться на ней уже в совсем другой обстановке.

Этой зимой в Гос. Думе горячие прения возбудил законопроект о всеобщем народном образовании. В общем, он содержал в себе положения бесспорные, но было в нем и одно новшество: в первые годы начальной школы допускалось преподавание детям на их родном языке; левые шли дальше этого, а наоборот правое крыло увидело в этом чуть ли не потрясение всех основ государства. Теперь это покажется только смешным, но всего 40 лет тому назад с подобными возражениями приходилось очень и очень считаться.

Наконец, в эту же сессию был рассмотрен и вопрос о волостном земстве или о мелко-земской единице, прекрасно докладывавшийся Ю. Глебовым. В сущности, он сводился к привлечению к участию в земской единице, заменявшей прежнюю волость чисто крестьянского характера, лиц всех других сословий, живущих или владеющих имуществами в ее пределах. Та к как, однако, и в правых, да и в центральных группах Думы было сильно опасение, что это мелкое земство тяжело отзовется своим обложением на частном землевладении, то была введена сложная система курий. Много споров вызвал также вопрос об оставлении на волостных земствах различных административных функций, лежавших тогда на волостных правлениях, но освободить от коих земства не нашли возможным; пришлось бы для этого создать особые административные органы, средства на которые тогда не находились. Законопроект этот, впрочем, был похоронен в Гос. Совете в числе ряда других, так называемого, «левого» измышления, и не стоило и пытаться даже повлиять на комиссию, в которой он застрял, чтобы его продвинуть.

Весной 1911 г. в Киеве был найден убитым мальчик Ющинский, и по этому делу в Думу было внесено два спешных запроса — правыми и левыми, одинаково недовольными судебными властями. По одному из них мне пришлось возражать против спешности, ибо наша фракция считала вмешательство законодательных органов в это чисто судебное дело совершенно недопустимым. На полицию, а затем на следствие потом сыпались по этому делу самые разнообразные обвинения, и несомненно, что в начале, когда не предвиделось, какое значение будет придано этому делу, на некоторые подробности не было обращено достаточное внимание, и на этом потом играли стороны. Я не читал тех документов по этому делу, которые были опубликованы после революции, и видел только отчет о них в эмигрантской печати, возможно и не точный. Во всяком случае, мне кажется, однако, что они не противоречат тому, что мне было ясно уже тогда, что все это дело было крайне неприятно правительству. Страсти были настолько обострены вокруг него, что любой шаг властей вызывал вопли то с той, то с другой стороны.

В конце концов, один только акт мог быть поставлен в вину суду: включение в список присяжных, из коих подлежали избранию 14 человек, судивших Бейлиса, преимущественно малокультурных людей. Однако мне в Старой Руссе приходилось председательствовать в Комиссии, которая ежегодно составляла большой список лиц, могущих быть включенными в число присяжных, если память мне не изменяет, по 60 человек на каждую сессию. Из них суд отбирал 36, и вот здесь, собственно, и мог только проявиться произвол суда. Перед вытаскиванием жеребьев присяжных, входящих в состав их по каждому отдельному делу, прокурор и защита могли отвести по 3 имени. Возможно, что суд исключил сознательно из списка 60 имен интеллигентов, но надо признать, что в то время, еще до суда, почти у всех их были столь определенные и часто предвзятые мнения, что едва ли они могли быть вполне беспристрастными судьями.

Несомненно, однако, что в среде мелких горожан и крестьян Украины существовал антисемитизм и что он мог сыграть свою роль и в ответе присяжных по вопросу о ритуальном характере убийства. Во всяком случае, их независимость сказалась в оправдании Бейлиса. Дело его разбиралось через 10 лет после окончания рассмотрения дела Дрейфуса, и в общем надо признать, что киевский суд присяжных показал себя гораздо более беспристрастным, чем различные элементы французского суда, высказывавшегося по делу Дрейфуса. Не хочу быть чрезмерным националистом, но мне всегда казалось и продолжает казаться, что русский народ всегда проявлял большую чуткость к вопросам справедливости, чем западные.

Не могу обойти здесь, раз коснувшись его, вопроса о ритуальных убийствах. В Бейлисовском процессе личность самого обвиняемого стушевалась совершенно за ним, так что кто-то правильно сказал, что, в сущности, в Киеве судили не Бейлиса, а еврейский народ. Не говоря о том, что защитниками и представителями гражданского иска выступили наиболее видные русские ораторы, криминалисты того времени, отрицавшие ритуальный характер убийства с различных точек зрения, он был поставлен и перед экспертами. Врачи, лучшие специалисты по судебной медицине и в числе их мой бывший профессор Носорогов, и теологи, знатоки еврейских учений, подробно мотивировали свои заключения. Определенно высказался за существование у евреев ритуальных убийств один лишь католический патер Пранайтис, несомненно отразивший в свои словах те взгляды, которые существовали тогда в Польше. В 1914 г. уже во время войны, когда мне пришлось быть в Сандомире, я зашел с женой в одну из католических церквей, где она увидела большую картину, изображающую убийство евреями христианского младенца. Тут же зашел разговор с настоятелем этой церкви, и он нам категорически заявил, что только в России ритуальные убийства стоят под вопросом, тогда как в Польше никто в них не сомневается.