Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Позднее, уже в Париже у меня был на эту тему интересный разговор с Г. В. Слиозбергом, ранее видным петербургским адвокатом-цивилистом, знатоком Талмуда и членом различных еврейских международных организаций. Я ему задал вопрос, что подобно тому, как фанатики-изуверы появляются в самых различных религиях (я сослался ему, помню, на известное самоистребление фанатиков-христиан в Терновских плавнях), не могут ли иметься не меньшие фанатики и среди евреев? Он, однако, страстно отрицал возможность этого, и мне даже показалось, что мой вопрос, несмотря на наши добрые отношения, произвел на него неприятное впечатление. Евреи, вообще, народ с повышенной страстностью (быть может, сейчас под влиянием многих веков гонений), но в вопросе о ритуальных убийствах эта страстность только вредит им.

Дело Бейлиса далеко отвлекло меня от нашей личной жизни, к которой я вернусь теперь. Я уже писал про поездку моего брата Адама в Индию. Вскоре после нее он отправился в новую экспедицию в Китайский Туркестан и Монголию. Опять маршрут ее был назначен Генеральным штабом, и опять брат совершил ее целиком на собственные средства. Если не ошибаюсь, ему был только придан конвой из пяти казаков. Первую часть своего пути (в общем, он сделал около 13 000 верст) он сделал со своим однополчанином Кушелевым. Прошли они сперва в Китайский Туркестан, отсюда через Кашгар они направились на север частью по пути Потанина, а частью по местам еще ни одним европейцем не посещенным. Приблизительно дойдя до широты Урги (Улан-Батора), они повернули на восток, и месяцев через 20 были в этой столице Монголии. Кушелев отсюда вернулся в Петербург, а брат пошел дальше на Лянчжау и оттуда на запад вдоль северной границы Тибета. Вернулся он через Улясутай и Манас, откуда вышел на Зайсанек. Продлилось всего это путешествие почти 30 месяцев и в результате брат сдал в Генштаб маршрутную съемку всего своего пути и описание его. В Географическом обществе он сделал доклад о своем пути и напечатал брошюру о статистических своих подсчетах о Монголии. Все время он делал также записи местных легенд и сказок, и по возвращении напечатал их отдельной книгой. Зиму 1912–1913 г. он был занят этой работой и в это же время познакомился со своей будущей женой, тогда Феофанией Владимировной Пашковой. Дочь присяжного поверенного, Вл. Дан. Хвольсона и его жены [37] А. Б. Душкиной. — Примеч. сост. , автора известных «Мурзилок», она была племянницей известного физика профессора Хвольсона и внучкой тоже известного ученого-гебраиста и профессора Д. А. Хвольсона. Красавица и удивительно милая, хорошая женщина, она с весны 1913 г., когда состоялась их свадьба, дружно делила с братом все их радости и гораздо более многочисленные невзгоды 1-й Большой войны и гражданской, а также эмиграции и 2-й войны вплоть до смерти брата в 1946 г. К ним мне еще не раз придется возвращаться позднее.

Летом 1911 г. Государь поехал в Киев и его сопровождал туда Столыпин. В антракте парадного спектакля в театре агент охранного отделения и революционер Богров смертельно ранил Столыпина. Вся обнаружившаяся на следствии картина была столь печальна и глупа, что сряду пошли разговоры, что чины полиции, зная, что отношение Государя к Столыпину уже не то, сознательно допустили его. В это мне не верится, но надо сказать, что во всем обнаруженном тогда было достаточно, в лучшем случае, «странностей», чтобы оправдать появление подобных слухов. Расследование всего этого дела было поручено сенатору Трусевичу, а заключение по делу обер-прокурору Сената Кемпе. Обоих их я знал по Новгороду, и если Трусевич, о котором я уже говорил выше, быть может, был недостаточно беспристрастным к своим неудачным преемникам по Департаменту Полиции, то Кемпе, бывший председатель Новгородского Окружного Суда был тип добросовестного немца. Заключение его о предании суду Курлова, Веригина, Спиридовича и Кулябко было достаточно обосновано, и не было, во всяком случае, как позднее, в своих записках пытался доказать Спиридович, подлаживанием под тогдашний тон, наоборот, освобождение всех этих четырех лиц от ответственности по высочайшему повелению произвело на всех очень тяжелое впечатление. Влияние на прекращение этого дела Спиридовича несомненно: он был самим крупным из всех обвиняемых, был начальником дворцовой охраны и весьма вероятно, что среди жандармов был одним из самых талантливых. Предание его суду повлекло бы за собой замену его на посту начальника царской охраны, что вызывало опасения в дворцовых кругах, а прекращение дела об нем одном было невозможно.

Надо думать, что Государю доложили, что прекращение дела необходимо также для поддержания престижа власти, и он дал свое согласие. Основным ответственным лицом за убийство Столыпина был, конечно, начальник Киевского Охранного отделения Кулябко, по всему, что мне пришлось слышать, очень заурядный жандармский офицер, попавший на этот пост, по-видимому, благодаря тому, что был свояком Спиридовича. В дни пребывания Государя в Киеве он не справился с работой, и помощь Спиридовича ему не помогла. Разговоры о Богрове у них, как ныне известно, были, что покушение на Столыпина готовилось, они знали от него самого, и совершенно непонятно, что они именно его оставили вне своего наблюдения и даже допустили его на высочайшем смотру в ближайшем соседстве Государя. В эту пору мой будущий свояк Снежков был начальником Киевского Удельного округа и занимал квартиру во дворце. Уже заблаговременно и он и все служащие его управления были взяты охраной на учет и пропускались во дворец, лишь после строгой каждый раз проверки, а Богров, элемент с охранной точки зрения, во всяком случае, сомнительный, был допущен с револьвером в кармане на несколько шагов от Государя. Курлов и Веригин в данном случае попали под следствие скорее за компанию: не думаю, чтобы имея на наиболее ответственном посту Кулябко, они могли бы изменить положение в Киеве. Однако, образ жизни их в Киеве был таков, что не возбуждало сомнений (это было подтверждено и следствием), что секретные суммы департамента полиции шли на их кутежи. Про Курлова я уже говорил, Веригина же помню только по Правоведению, где он был на год моложе меня и ни в каком отношении ничем не отличался.

Много разговоров вызвало тогда то, что после ранения Столыпина Государь его не навестил в больнице, где тот умирал. Каково бы ни было личное его отношение к своему министру, тот пять лет без колебаний отстаивал монархию и погибал теперь за нее, почему никто не понимал такого безразличия со стороны Государя. Надо, впрочем, сказать, что это был не исключительный случай в его жизни: ни Ходынская катастрофа, ни Цусимский разгром не вызвали в нем какой-либо яркой реакции; однако, с другой стороны, и революция и все, что после нее произошло, он принимал, по-видимому, с той же покорностью судьбе. Утверждали, что, родившись в день Иова Многострадального, он считал себя обреченным на всякие несчастья и относился ко всему фаталистически. Та к ли это было, не знаю, но в случае Столыпина ему, во всяком случае, несомненно, следовало бы его навестить. Вместо этого посещения Государь отправился со всей своей семьей, как полагалось по расписанию, в Чернигов. Как потом говорили, в это посещение он и Государыня обратили внимание на местного губернатора Маклакова. Злые языки утверждали, что позднейшим своим выдвижением на министерский пост он был обязан проявленным им в Чернигове талантом изображения зверей. Лично я его встречал только позднее, когда он был уже министром, и на меня он произвел какое-то очень серое впечатление. Того блеска, которым отличался всегда его брат, член Думы, у него абсолютно не было.