Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Барк при мне пробыл в банке недолго и ушел со скандалом. Кажется, весной 1912 г. было решено произвести новый выпуск акций, причем преимущественное право подписки на них предоставлялось всегда старым акционерам. Операция эта была для них всегда выгодна, ибо биржевая цена старых акций всегда бывала значительно выше выпускаемых новых, устанавливавшейся всегда министром финансов; в данном случае она была около 700 рублей, а биржевая около 1400. Не все старые акционеры, однако, пользовались этим правом и оставшиеся не взятыми ими акции распределялись между служащими банка, составляя небольшую прибавку к их, в общем, скромному жалованию. Однако вскоре после окончания этой подписки в одной из маленьких газет появилась заметка о недовольстве служащих одного не названного банка тем, что в отступление от этого правила директор банка передал неподписанные акции своей возлюбленной (вдове члена Гос. Совета Романовой). Оказалось, что речь шла о Барке, и когда через несколько дней состоялось заседание Совета банка, то в нем сряду зашел разговор об этом случае, причем все были согласны, что для репутации банка он крайне неприятен. На основании этих разговоров председатель Совета переговорил с Барком, который сряду вернул эти акции, на чем, однако, инцидент не закончился. Положение Барка в банке стало после этого столь неловким, что через несколько месяцев он из него ушел. К сожалению, однако, он получил сразу назначение товарищем министра торговли, а позднее стал министром финансов. Это было второе за время Думы назначение человека (1-й был Курлов) замаранного, на крупный пост.

Не помню, кто был в этот момент во главе Совета банка. Я застал на этом посту Прозорова, вскоре избранного членом Гос. Думы. По внешности подражавший англичанам, с которыми он имел дело в разных предприятиях, он гордился тем, что участвовал только в первоклассных предприятиях. Человек очень порядочный, он выдвинулся на верхушку промышленного мира, будучи председателем Санкт-Петербургского Биржевого Комитета, благодаря исключительно самому себе (он был сыном, кажется, Лужского рядового крестьянина) и держался везде скромно, но с большим достоинством. После его смерти его заменил Э. Л. Нобель, глава известной нефтяной фирмы. Он остался холостяком, как говорили, чтобы дать воспитание своим маленьким братьям и сестрам от 2-го брака рано умершего отца. Человек он был далеко не большого ума, но с хорошим сердцем и очень отзывчивый. Всюду все относились к нему хорошо и с большим личным уважением, независимо от его большого состояния. В Совете сидел также наиболее крупный акционер банка Кокорев, сын известного самородка 60-х годов, позднее ставший и членом правления банка, но в Совете незаметный. Не выступал в нем никогда и Ратьков-Рожнов, сын бывшего Санкт-Петербургского Городского Головы. Старик Ратьков-Рожнов, как и старик Половцов, стали миллионерами, получив состояние, 1-й — Громова, а 2-й — банкира Штиглица. Громов, оставшийся в памяти петербуржцев по Лесной бирже, носившей долго его имя, обойдя свою жену, оставил свое состояние по завещанию Ратькову, ибо ценил его ум. Сыновьям своим Ратьков, однако, ума не передал. Половцев, который позднее был госсекретарем, тоже бывший человеком большого ума, женился на приемной дочери Штиглица (основателя Штиглицкого художественного училища). Еще в 70-х годах Половцев заплатил, как говорили, после смерти Штиглица 4 миллиона наследственных пошлин, что отвечало состоянию в 40 миллионов — возможно, что в то время это было крупнейшее в России состояние. В это состояние входил и известный ныне Магнитогорский район.

Возвращаюсь к Волжско-Камскому банку. В числе членов банка, миллионеров, был еще выборный член Гос. Совета Поклевский-Козел. Отец его, ссыльный поляк, составил себе в Сибири миллионное состояние откупами, и сыновья его еще приумножили эти капиталы. Другой брат моего сочлена по Совету банка был нашим посланником в Бухаресте и считался выдающимся дипломатом.

Кроме этих миллионеров, в Совете всегда было несколько инженеров — в мое время помню Кандаурова и Брадке, обоих видных железнодорожников. Три члена Совета были крупные московские промышленники, но фактически их роль сводилась к ревизии и наблюдению за московской конторой банка. В числе их помню, что особым уважением пользовался старик Бахрушин.

Когда я вступил в Совет банка, он оставался единственным учреждением чисто коммерческого кредита и считался не менее солидным, чем Гос. Банк. Долгое время это положение разделял с ним Московский Купеческий банк, но после того как его директором стал биржевой маклер Шлезингер, которого я помню, когда он приходил к моему отцу по вопросам биржевых операций еще в начале 80-х годов, Купеческий банк понемногу стал все больше склоняться на путь «грюндерства», уже практиковавшийся всюду за границей.

В то время как нормально банковские операции сводились к приему вкладов и выдаче за их счет ссуд, при «грюндерстве» (учредительстве) банки принимали участие в образовании новых промышленных предприятий, частью авансированием сумм, а главным образом распространением их акций. При этом банк зарабатывал на продаже этих акций, а члены их правлений обычно вступали и в состав правлений новых протежируемых ими обществ. Этим путем некоторые финансисты зарабатывали громадные суммы. Утверждали, например, что Путилов и Вышнеградский (сын министра финансов), председатели двух крупных банков, получали в год один 700, а другой 600 тысяч рублей.

Волжско-Камскому банку уже перед самой войной было сделано только одно предложение этого рода его крупным клиентом членом Гос. Совета нефтепромышленником Гукасовым, просившим помочь ему в образовании столь известного ныне «Динамо». Однако и в этом начинании роль банка крупной не была.

Всем банкам приходилось иногда переучитывать свой вексельный портфель в Гос. Банке, когда их наличность не давала им возможности удовлетворять все требования в новых кредитах. Это давало Гос. Банку возможность влиять на банковские операции, требовать в известных случаях большей осторожности и в других открытия специальных кредитов. Волжско-Камский банк в советах об осторожности не нуждался и вообще был независим от Гос. Банка, но другие банки иногда зарывались в своих операциях и, кажется, в 1913 г. один из Петербургских банков, как у нас говорили, спасся лишь благодаря очень крупной ссуде Гос. Банка. Наоборот, Волжско-Камский банк потерял в эти годы более миллиона на ссудах подрядчикам работ на Забайкальской железной дороге, выданных по настоянию Гос. Банка. Потеряли тогда на них все банки, хотя позднее почти все эти потери и были возмещены. Произошли они вследствие затяжки работ и замедления Министерства путей сообщения в расплате с подрядчиками. Во всяком случае, необходимость хотя бы временного списания в убыток этой суммы была большой неприятностью для банка, едва ли не единственной по размеру за всю его историю. Обычно потеря по выданным ссудам слагалась из мелочных сумм, но если их в каком-либо отделении накапливалось некоторое количество, туда отправлялся один из инспекторов банка. При мне более значительные потери были только в Самарканде, где управляющий отделением выдал слишком легко ряд ссуд хлопководам, за что и был уволен. В этом случае было, по-видимому, только легкомыслие. Наоборот, в Киевской конторе управляющий был уволен, хотя потерь там для банка и не было, ибо были указания, что этот управляющий брал вознаграждения за открытие кредитов сомнительным предприятиям.