Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Вопрос о злоупотреблении положением со стороны банкиров не раз поднимался в печати и, несомненно, они имели место, на почве биржевой игры. Имея сведения, которыми не обладали простые смертные, банковские руководители всегда могли играть на бирже с большими шансами на успех. Надо, впрочем, сказать, что большею частью эта игра велась ими не от своего имени, и прямо преступного в ней ничего не было; подчас, впрочем, как в случае беспроигрышной игры на бирже жены Витте, оправдать ее, конечно, было нельзя. В Волжско-Камском банке, должен сказать, что ни разу не пришлось слышать, чтобы кто-либо из его состава был в ней повинен. Тем не менее, практиковались в ней прямо преступные методы, про которые мне пришлось узнать позднее в отношении бывшего банка Юнкера. Пока это была банкирская контора ее основателя и его наследников — это было солидное и порядочное дело, но, преобразовавшись в акционерный банк, он стал гораздо менее почтенным. Один из его руководителей (к сожалению, не помню сейчас точно, кто именно, — чуть ли не кн. А. Д. Голицын) в разговоре со мной удивился тому, что у нас не практиковалась игра главарей банка за счет, в сущности, его клиентов. За день во всех банках проходили десятки различных биржевых поручений, которые и исполнялись на бирже; и вот, в некоторых из банков наиболее выгодные операции записывались на счета их руководителей, а менее интересные на счет клиентов. Не стоит и говорить, что оправдать такую нечестность ничем нельзя было.

Как я уже говорил, главный, как тогда казалось, пакет акций банка находился в солидных руках, однако, зимой 1912–1913 гг. стала наблюдаться скупка акций банка, причем стало известно, что производит ее банкир Немировский. Весной 1913 г. к общему собранию предъявлены они, однако, не были, и только к весне 1914 г. выяснилось, что скупает их «Торговый Дом Стахеевых», крупная хлебная фирма в Поволжье, или, вернее, ее тогдашний руководитель Батолин. Это был очень интересный человек. Начал он свою карьеру мальчиком для посылок в доме Стахеевых, а к 40 годам стоял во главе его. Образовательный ценз его был очень невелик, но природным умом он обладал и в коммерческих операциях разбирался хорошо. Он ввел в России неизвестный до того способ расширения дел: закупая акции одного предприятия, он закладывал их в банке, а на полученные суммы вновь покупал другие акции и т. д. Для облегчения этих операций он скупал акции и банков, в которых он и становился, если не полным хозяином, то влиятельным лицом. Волжско-Камский банк был уже третьим в его сети: до него он скупил уже контрольные пакеты в Соединенном и, кажется, Международном банках. Преобладающая роль Батолина в этих банках позволила ему расширить свои операции и на другие предприятия. Позднее, в эмиграции он говорил мне, что перед революцией актив дома Стахеевых достигал 400 миллионов рублей при пассиве около 300.

Когда выяснилось, что дом Стахеевых стал наиболее крупным акционером Волжско-Камского банка, правление его вошло в переговоры с Батолиным, и в результате их он был избран членом нашего Совета с откомандированием к исполнению обязанностей члена правления. На операциях банка это, впрочем, не сказалось, и Батолин, человек, несомненно, умный, давления на правления не производил, прекрасно понимая, что изменить хорошо налаженный в банке ход дел не в его интересах.

Работа члена Совета банка была очень необременительна: заседания его собирались раз в месяц на 1 ½ — 2 часа; в ежемесячных ревизиях кассы приходилось принимать участие раз в три месяца. Производились они на выборку: проверялись наудачу несколько пачек кредиток по 1000 р. (в кассе бывало иногда больше 10 миллионов рублей) и несколько личных счетов. Перед весенним общим собранием акционеров производилось Советом еще проверка отчета правления. Затем летом обычно три члена Совета ревизовали по 3–4 отделения. Должен сказать, что эти ревизии были очень несерьезны: среди членов Совета техников банковского дела не было, а касса и все денежные документы естественно всегда оказывались в порядке. В соответствии с выполненной членами Совета «работой» между ними распределялись 2 % чистой прибыли, причем главная часть их шла на заседания Совета по пожетонной системе. Я бывал в них довольно аккуратно, и в первые годы на мою долю приходилось за год 8000–10 000 рублей. Перед революцией эта сумма более чем удвоилась. Интересно сопоставить это вознаграждение с жалованием банковских служащих: еще весной не то 1913 г., не то 1914, когда в Петербургских банках (и в том числе в Волжско-Камском) служащие потребовали под угрозой забастовки увеличения их окладов. Машинистка получала, например, при поступлении на службу 30 рублей в месяц; оклад в 50–60 р. считался уже хорошим.

Операции Волжско-Камского банка не распространялись за пределы России; перед 1914 г. были разговоры об открытии отделений в Сербии, но это так и не осуществилось. Работа банка, тем не менее, все время расширялась, и Совету приходилось не раз обсуждать вопросы о расширении кредитов выше пределов, установленных для разрешения их правлением. Остались у меня в памяти миллионные кредиты для закупки хлопка в Туркестане московскими фирмами.

Летом 1912 г. была моя очередь ревизовать отделения. Уже давно никого из членов Совета не было в Туркестане, и я решил поехать туда, ибо ранее никогда там не был. Оставив семью в Березняговке, я направился сперва на Оренбург, где было первое наше отделение на моем пути. Здесь уже меня предупредили, что меня ожидает по пути исключительная жара, и действительно в течение почти трех недель я прямо пекся в среднеазиатской духоте. В Ташкенте меня утешали, что при мне уже посвежело, но и то на солнце бывало еще больше 50 градусов Реомюра. Побывал я, кроме Ташкента, в Коканде и Самарканде. В Ташкенте, как всегда летом пустом, я познакомился с управляющим нашим отделением Крюковским, через год назначенным членом правления банка, но вскоре умершим. Человек он был очень порядочный и дельный и пользовался в Туркестане большим авторитетом. Наоборот, Самаркандский управляющий оказался вскоре недостаточно серьезным, о чем я уже упоминал выше. В Самарканде местные достопримечательности мне показал один из членов нашего учетного комитета. Когда он привез меня к так называемой, если не ошибаюсь, гробнице или мечети Тамерлана и я выразил восхищение ее голубыми изразцами, он предложил мне выломать их несколько штук. Когда я отказался, он очень удивился и рассказал мне, что когда он был аксакалом, в Самарканде был какой-то прусский принц, тоже восхитившийся этими изразцами. Тогда военный губернатор граф Ростовцев отозвал его в сторону и приказал ему, когда все уедут, выломать несколько изразцов и доставить их принцу, что он и выполнил.