Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Другой член учетного комитета пригласил меня пообедать у него. Никого из женщин его семьи на обеде не было, даже старух. Угостил он меня различными местными блюдами; когда же я высказал восхищение местными фруктами, то он рассказал мне со смехом, что когда в 1896 г. он был на коронации в Москве, то там видел, что дыни едят с сахаром.

Вернулся я по Закаспийской железной дороге, на которой меня поразили тяжелые условия службы железнодорожников; без воды, в вечной пыли и духоте летом и со скудной едой. Когда подходил наш поезд, к вагону-ресторану бежали жены станционных служащих, чтобы достать щей или борща. Неудивительно, что больше года этой службы почти никто не выдерживал, несмотря на увеличенные оклады содержания и разные льготы.

В Баку, благодаря карточке Нобеля мне показали все его предприятия. Балаханы производили и тогда внушительное впечатление, но самый город Баку имел очень унылый вид. После дня, проведенного затем в Тифлисе, я думал проехать по Военно-Грузинской дороге, но порча автобуса заставила меня вернуться поездом и, таким образом, этой дороги мне не пришлось увидеть.

Этим же летом было столетие Бородинского боя, и потомки его участников были приглашены присутствовать на поле сражения; был приглашен и я. Специальный поезд уходил из Москвы около 5-ти часов утра, и когда я оказался в нем, то в нашем отделении выяснилось, что все что-нибудь да забыли: я спохватился, что у меня нет носового платка, а пожилой саратовский губернский предводитель дворянства Ознобишин, с улыбкой, конфузливо признался: «Ну, а у меня хуже, я зубы забыл». Я оказался также в отделении с одним из членов рода фельдмаршала Кутузова — Псковским земским начальником. На поле сражения все были собраны на бывшей батарее Раевского, около памятника сражения. Здесь можно было встретить в то утро носителей почти всех фамилий, связанных с военной славой России первой половины 19-го века.

Надо сознаться, что утро это было утомительным. Началось оно прохождением войск перед Государем. Хотя в нем участвовало всего по роте и эскадрону от каждого полка, участвовавшего в бою 1812 г., этот парад под звуки все того же Старо-егерского марша, продолжался больше трех часов. Погода была прекрасная, но стоять все это время в неизвестности, что и когда будет дальше, было скучно. Все проголодались, и когда перешли к монастырю, где в больших палатках был приготовлен холодный завтрак, то все было съедено в одно мгновение, и, по-видимому, никто не насытился. Поэтому на обратном пути на станции Можайск в буфете все бросились к стойке, и я был свидетелем столкновения между моим спутником Голенищевым-Кутузовым и Люблинским губернатором Келеповским из-за последнего пирожка: оба кричали друг на друга, красные и злые, и я думал, что у них дойдет до рукопашной. Вспомнился мне тут рассказ отца про дуэль в годы его молодости между двумя его знакомыми офицерами, тоже из-за последнего пирожка, окончившуюся, однако, смертью одного из них.

В Москве я задержался на день, получив повестку о царском выходе на следующий день. Все участвовавшие в нем собрались в дворцовых теремах, и самый выход был из дворца в Успенский Собор. Было нас немного, и лично я, получивший на Пасху 1912 г. звание камергера, шел всего на несколько человек впереди Государя. Когда я вышел на Красное Крыльцо, то внизу и перед решеткой и за нею все было черно от народа. Когда через секунду после меня показался Государь, вся эта масса разразилась криками «ура». Для меня было несомненно, что эта манифестация была не искусственной, но позднее я не раз вспоминал ее, когда произошла революция: как мало было нужно времени, чтобы столь радикально изменилось настроение народа.

Осенью 1912 г. должны были состояться выборы в 4-ю Гос. Думу, и поэтому еще зимой Тимирев, Половцов и я побывали в Тихвине, Боровичах и Старой Руссе и сделали там доклады на разные политические темы. Могу, не хвастаясь, сказать, что мой доклад по национальному вопросу был наиболее интересным. Имел он успех даже в Старой Руссе, несмотря на верный, в общем, афоризм «несть пророка в своем отечестве». Тимирев был исключительно слаб и скорее неудачен был и Половцов. О нем я раньше не говорил, и скажу сейчас только, что чем дальше, тем больше мы с ним расходились; за 10 лет Думы он все более правел, стал одним из членов маленькой группы правых октябристов, кроме названия с нами ничего общего не имевший, и выступал в Думе очень редко. Позднее я потерял его из виду, и знаю только, что он покончил с собой в Уругвае, где последнее время жил в большой нужде.

На выборах в 4-ю Думу правительство выступило в первый раз в активной роли; раньше оно проводило в Сенате ограничительные толкования избирательных законов, но в качестве стороны, поддерживавшей тех или иных кандидатов, оно не выступало. В этот раз оно определенно выразило свои симпатии правым и националистам и в ряде губерний все сделало, чтобы провалить не только левых депутатов 3-й Думы, но и октябристов. Главным орудием его были, конечно, губернаторы, но кроме них в избирательной кампании выступил и Синод, обер-прокурором которого в это время был уже Саблер. По газетным известиям организация духовенства к выборам была возложена им на его чиновника особых поручений князя И. П. Шаховского. Сын председателя Думской комиссии Гос. Обороны, он принадлежал к очень почтенной семье, но сам стал понемногу мелким жуликом. Я его знал еще лицеистом (он был на несколько лет моложе меня), позднее он женился на состоятельной девушке и, казалось, обладал всеми данными для жизненных успехов, но уже в первые годы произвел растрату в редакции «Вестника Красного Креста». Она была пополнена родными, и она не прервала его карьеры при Саблере, но, как утверждали, он вылетел от него после того, что получил с англичан, искавших для покупки дом, какой-то аванс на расходы по продаже им дома обер-прокурора Синода на Литейном. В Париже, где он жил в эмиграции и умер, он существовал мелкими мошенничествами и часто ночевал под мостами. Вот он-то и должен был подготовить православное духовенство к выборам. Ничего серьезного из этого, конечно, не вышло и, главным образом потому, что белое духовенство далеко не было однообразной правой массой и по отношению к тогдашнему правительству было настроено в значительной части оппозиционно. В результате и синодальная и вообще правительственная предвыборная кампания оказалась неудачной, и 4-я Дума по своему составу мало отличалась от 3-й. Ослабленными оказались октябристы, которые в этот раз были не менее нежелательными для властей, чем кадеты, но которые не потеряли и в 4-й Думе своего решающего положения. Удалось губернаторам добиться забаллотирования только нескольких депутатов нашей партии; особенную энергию проявил в этом отношении черниговский губернатор Маклаков, благодаря которому не остался в Думе Ю. Глебов.