Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Расходились мы из 3-й Думы с двойственным впечатлением. Сейчас, когда старый царский строй сметен целиком, роль этой Думы, несомненно, представляется ничтожной, однако, работали мы в ней добросовестно и оставляли Таврический Дворец с убеждением что сделали все от нас зависящее, чтобы продвинуть Россию вперед. Конечно, мы не были революционерами, возможно, что нас охарактеризуют в будущем как оппортунистов, но мы могли бы ответить на это, что в 3-й Думе мы еще только учились государственному делу, хотя, быть может, смотрели на наше собственное положение через слишком розовые очки. Мы были избраны на исходе революционного движения 1905–1906 гг., и, признаюсь, что шли в Думу несколько им запуганными. 3-ю Думу обычно теперь называют помещичьей, и по ее составу это совершенно правильно. Верно и то, что, например, в земельном вопросе Дума не пошла на сколько-нибудь значительные изменения в существующем строе, но могу с уверенностью сказать, что причиной этого у громадного большинства моих сочленов были отнюдь не личные карманные соображения, а просто неумение посмотреть на положение, оторвавшись от тогдашнего традиционного рутинного мышления, как теперь говорят, классового.

Припоминая эти годы, могу сказать и про себя лично, что теперь я голосовал бы по многим вопросам иначе, чем 40 лет тому назад, под влиянием не только личного своего жизненного опыта, но и тех грандиозных мировых событий, которые за эти годы имели место. Однако скажу, что моя внутренняя моральная оценка отдельных фактов мало в чем изменилась за это время, и я думаю, что то же я мог бы сказать и про очень, очень многих моих сотоварищей по Думе. Результаты Думской работы были не велики, но главным виновником этого была не Дума, а правительство, которое оправилось понемногу от шока, испытанного им в 1-ю революцию, и все делало, чтобы свести к минимуму все нововведения первых после нее лет. Подчас, чтобы быть справедливым, надо это признать, оно и само было бессильно перед пассивным сопротивлением Государя и крайне правыми течениями в его окружении, все время усиливавшимися, но во многих случаях и этим оправдать его деятельность нельзя. Крайне странное впечатление производило и то, что даже министры, несомненно, благожелательно относившиеся к идее народного представительства, в составе Совета Министров как будто все делали, чтобы на практике свести это представительство на нет.

Чтобы не возвращаться к моей внедумской работе и вообще жизни за последние годы перед войной, сведу здесь воедино все мои воспоминания о ней. Жили мы эти годы во всех отношениях хорошо и мирно, и, в частности, уже к 1914 г. я дошел до положения, которое для громадного большинства моих сверстников было бы завидным. За эти годы подросла наша старшая дочь, и в 1912 г. мы отдали ее в гимназию Таганцевой, пользовавшейся тогда вместе с гимназией Стоюниной репутацией наиболее серьезной. В ней прошла 8-й класс моя жена и все старшие классы также ее младшая сестра, и наша дочь прошла в ней 6 классов. Ни разу за это время нам не пришлось пожаловаться на гимназию, которой фактически ведала уже не основательница ее Надежда Степановна Таганцева, сильно состарившаяся и умершая вскоре после поступления в гимназию нашей дочери, а ее племянница, дочь моего профессора. Состав преподавателей был хороший и наблюдение за девочками серьезным.

Весной 1912 г. состоялась свадьба моего младшего брата, о котором я уже упоминал. Меньше, чем через месяц он уехал с женой в новую командировку от Генерального штаба, на этот раз в Урянхайский край. По очень неопределенным сведениям, имевшимся тогда, имелась дорога, или вернее тропинка, выводившая через горы в район Иркутска. Надо было от Енисея подняться по одному из его правых притоков и затем перевалить через Саянский хребет, однако, по какому притоку следовало идти, было неизвестно. За год до брата было поручено пройти этим путем офицеру-топографу, но он попал на ненадлежащую реку и должен был вернуться назад. Брату повезло, и он уже поздней осенью благополучно вернулся в Иркутск. К главному перевалу он подошел уже когда лето заканчивалось, и его предупредили, что если на нем его застигнет непогода, вся его экспедиция погибнет, но он рискнул и ничего не случилось.

В 1912 г. Урянхайский край был в неопределенном положении. Еще существовали в нем китайские власти, и брату пришлось иметь с ними сношения. Но, наряду с этим, он шел по этим, официально еще китайским, землям, совершенно не считаясь с местными властями в сопровождении все того же, как раньше, конвоя из пяти казаков. Край заселялся русскими переселенцами, не считавшимися ни с какою властью, ни русской, ни китайской, но наряду с этим показывались в нем и наши полицейские, распоряжавшиеся в нем еще более произвольно, чем в пределах Сибири. В одном случае, когда к брату обратился ряд лиц с жалобами, если не ошибаюсь, на станового пристава, брат решился, не имея на это, конечно, никакого права, приказать последнему изменить свой образ поведения. До ближайшего начальства были тысячи верст, и писать ему было совершенно бесполезно. Сомневаюсь, чтобы и вмешательство брата имело серьезные последствия, но сам он попал через 20 лет в опубликованную во Франции книгу Минцлова об Урянхайском крае, где ее автор был через год после брата и, по-видимому, слышал о нем как раз от этих полицейских чинов. По книге брат был в Урянхайе в свадебном путешествии и с великолепным поваром — в действительности его бывшим забайкальским вестовым, бурятом Дагинеевым. Выдавал он себя якобы за члена царской семьи, что было недоразумением, о котором я уже говорил выше. Я советовал брату опровергнуть фантазии Минцлова, но он, по своей мягкости характера не захотел вступать в эту полемику, относясь к таким нападкам, скорее газетного характера, с известным пренебрежением.

В выборах 1912 в Гос. Думу принял участие мой брат Георгий, явившись противником по городу Орлу кандидата «Союза Русского Народа» архиепископа Серафима (Чичагова). Брата поддерживали все умеренные и левые группы, и он победил Серафима значительным большинством голосов. Орел, где тогда был крайне правый губернатор, если не ошибаюсь, Андрееевский, был одним из тех городов, где власти сами объединяли умеренных с левыми своим образом действий. Брат рассказывал мне, например, подробности предания суду орловского городского головы (не помню его фамилии), не нравившегося губернатору своим левым направлением. Брат заменял отсутствовавшего председателя губернской земской управы и вместе с двумя другими общественными представителями голосовал в Губернском по земским делам Присутствии против четырех чиновников, отдавших все-таки этого голову под суд. Обвиняли его в том, что, приняв в субботу уже после закрытия городской кассы несколько тысяч рублей, он внес их в нее в понедельник, сряду после ее открытия, однако, после того, что в субботу вечером проиграл в клубе приблизительно такую же сумму. Вывод губернатора был, что проиграны были именно городские деньги. О настроении орловских правых можно судить по тому, что когда местная городская дума постановила переименовать в Тургеневскую какую-то улицу, то один из гласных, член окружного суда обжаловал это постановление, находя неприличным заменять именем писателя имя какого-то праздника Господня, которое носила эта улица.