Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В летние месяцы 1912–1913 гг. мы использовали наш автомобиль для поездок по нашему району. Кроме объезда нашего уезда побывали мы у моей сестры Ксении в Боровичском уезде, откуда вернулись через Новгород. Здесь, кроме главнейших достопримечательностей города и церкви Спаса Нередицы, побывали мы в Юрьевом монастыре, где нас в соборном его храме удивил его алтарь с окружающим его «диаконником», в который могли входить женщины. У меня осталось впечатление, что это был зародыш того полукружия, которое в католических храмах окружает более или менее открытый алтарь, но которое в православных церквах слилось позднее с алтарем. Та к ли это, пусть скажут знатоки.

Когда мы проходили через собор, около нас из одного угла поднялась высокая черная фигура, напугавшая моих спутниц. Это был только что постриженный в монахи наш старорусский священник о. Алексей Демянский, после пострижения проводивший в соборе трое суток в строгом посте и молитве, поднявшийся, чтобы поздороваться со мной. Показали нам гробницу знаменитого архимандрита Фотия, вокруг которой висели украшенные драгоценными камнями образа, дар его поклонницы графини Орловой. Время было перед тем не спокойное, немало было грабежей, и я спросил сопровождавшего нас монаха, не боятся ли они, что эти камни соблазнят кого-либо. Улыбнувшись и подмигнув мне, он мне ответил: «Не беспокойтесь, настоящие в ризнице, а здесь уже давно на их месте поставлены стекляшки». В ризнице Юрьева монастыря вообще, говорят, хранилось немало драгоценностей, и открывалась она не иначе, как в присутствии настоятеля и еще двух старших монахов. Позднее мы побывали также в Пскове, где осмотрели все его достопримечательности; быть может, во мне говорит мой новгородский патриотизм, но у меня осталось впечатление, что в художественном отношении Псков равняться с Новгородом не может. Зато такого вида, как на Завеличье от Троицы, в Новгороде не было. Показывавший нам этот собор сторож перед гробницей одного из псковских епископов 1-й половины 18-го века пояснил нам, что уже два раза поднимался вопрос о прославлении этого епископа, но оба раза Синод отклонял это ходатайство. «А вот два раза уже гробница его разваливалась, — добавил он, — Это чудеса выходят».

Осенью 1912 г. собравшись в Гос. Думе «считать мы стали раны, товарищей считать». Мы, октябристы, потеряли Гучкова, которого, как главаря партии, заменить никто не смог. Благодаря этому вскоре наша фракция раскололась на три группы. Осенью 1912 г. нас вместо 125, бывших в 3-й Думе, оказалось всего 98, из коих 10 не вполне добровольно ушли вскоре в группу правых октябристов. Из них наиболее видными были Шубинский и Поповцов; в Думе они роли больше никакой не играли. Само отделилось от нас наше левое крыло — 20 человек, среди которых, кроме Хомякова, были Мейендорф, Годнев и С. Шидловский. Кроме Годнева, в 4-й Думе ни один из них того значения, как в 3-й, не имел. Однако, хотя формально от центра фракции — земцев-октябристов — они и отделились, фактически мы почти всегда голосовали одинаково с ними, и сейчас я даже не припомню, из-за чего мы с ними разошлись. В центре октябристском осталось, таким образом, всего 65 членов Думы, но он сохранил прежнее свое значение, ибо их голоса давали перевес правому или левому крылу. Кроме Гучкова, потеряли мы из видных наших товарищей Анрепа, Лерхе, Ю. Глебова и Каменского. Из вновь избранных отмечу только Варун-Секрета и Дм. Капниста, особенно последнего, несомненно способного человека. Позднее в Париже он был шофером такси и умер почти что за рулем от неожиданного внутреннего кровоизлияния.

Председателем нашей группы мы избрали Родзянко, который, однако, сряду был после этого переизбран председателем Думы и формально вышел из фракции. Ненадолго выбрали мы на его место Алексеенко, но его болезнь не позволила ему активно руководить нами, и, таким образом, часто приходилось мне, как одному из двух товарищей председателя выступать от имени фракции (другой товарищ председателя Звегинцев сравнительно мало бывал в Думе). Сознаюсь, что это новое положение льстило моему самолюбию, но вместе с тем и вызывало известное нервное напряжение, ибо часто во время заседаний приходилось принимать решения по вопросам, ранее во фракции не обсуждавшимся, и от меня спрашивали указаний, как голосовать. А бывало и так, что мне приходилось делать от имени фракции заявления по таким вопросам в Общем Собрании Думы. Это было самое неприятное, ибо приходилось более или менее угадывать настроение фракции без всякой уверенности, что она со мной согласится. В этих случаях во время самого заседания приходилось наскоро обойти соедний проход и опросить сидевших около него наиболее видных коллег, главным образом, Савича.

В других фракциях тоже надо отметить значительные перемены, но ни одна из них не потеряла своего вожака, как мы. Правые немного усилились — их оказалось теперь 64; вернулись Марков 2-й, Замысловский и Пуришкевич; этот, как и Марков, был избран в этот раз по Курской губ., но вскоре рассорился с фракцией и выступил самостоятельно. В это время он уже образовал свой «Союз Михаила Архангела», обособившийся от «Союза Русского Народа». Число правых за годы войны значительно уменьшилось и ко времени революции их оставалось во фракции всего 40 — остальные не могли согласиться с ее поддержкой во что бы то ни стало правительства. Из новых правых я отмечу исключительно узкого по своим взглядам Одесского профессора Левашова, и непрезентабельного, но, несомненно, способного Лелявского, из которого (он был из самых молодых в 4-й Думе) мог бы выработаться дельный оратор. После революции, когда его Волынская губерния вошла в состав Польши, он твердо отстаивал в ней во времена Пилсудского права русского меньшинства. Однако наиболее крупным приобретением правых был Хвостов. Сперва он обращал на себя внимание лишь своей необычайной толщиной и тем, что пошел в члены Думы с губернаторского поста. Первоначально он занимал его в Вологде, где в отличие от своих предшественников объехал и обошел все Богом и людьми забытые ее части. Напомнил он Петербургу об Ухте и о возможных водяных сообщениях и скоро, как выдающийся администратор, был переведен в Нижний. Здесь, однако, он проявил себя лишь своей борьбой с умеренным элементом. Его влиянию приписывали, например, забаллотирование в 4-ю Думу, правда очень бесцветного октябриста Хвощинского и проведение в нее подленького чиновника Барача. По-видимому, он перехватил в своем правом усердии даже с точки зрения Министерства внутренних дел, и поэтому-то и пошел в Думу. Хвостов был всегда карьеристом и рекламистом и очевидно на Думу смотрел тоже, как на этап в своей карьере, в чем и не ошибся. Говорил он, впрочем, недурно, и отрицать у него способностей нельзя было.