Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Первый год председательствования в 4-й Думе Родзянко убедил нас, что в интересах собственно октябристских его дальнейшее пребывание во главе Думы нежелательно. С одной стороны уже в 1-й год стало ясно, что установить дружную работу Думы с правительством в его тогдашнем составе совершенно невозможно, а с другой, что Родзянко слишком мелочен, чтобы смочь с достоинством выполнять роль главы оппозиционной Думы. Сейчас у меня встает в памяти сцена, как он в своем кабинете читал письмо министру внутренних дел, тогда уже Маклакову, при котором для сведения Департамента полиции он посылал справочник Гос. Думы; перед тем на какие-то торжества полиция, кажется московская, прислала ему ошибочно пропуск на них на имя Павла Владимировича, шталмейстера (это был его брат), и наш Михаил Владимирович с удовлетворением говорил, как он щелкнул Маклакова. Слушая его, я подумал, наоборот, что Маклаков, получив это письмо, вероятно, только пожмет плечами.

Ввиду таких казусов, когда мы собрались осенью 1913 г. в нашем бюро, был поднят вопрос не выставлять вновь кандидатуры Родзянки. Это, однако, было возможно сделать лишь с его согласия, ибо оба крыла были за его переизбрание: правое, ибо ценило его полные громких фраз речи по торжественным оказиям, в которых он, однако, избегал всяких указаний на конституционный строй, а левые придавали слишком большое значение мелким пикировкам Родзянки с министрами, больше личного значения, которые в их глазах имели значение защиты престижа Думы. Помогло нам, однако, что сам Родзянко стал говорить, что он больше не будет баллотироваться. Тогда Звегинцев, Люц и я пошли к нему, и добрый час говорили с ним на эту тему. Однако после первых наших слов он стал доказывать нам, что хотя лично он и хотел бы уйти, но в интересах Думы не должен этого делать. Мы все-таки от нашего мнения не отказывались, и разговор окончился ничем. Выходя из его кабинета, мы встретили Савича, которому передали наш разговор. «Чего же вы от него ждали?» — был его ответ, — «Ну смотрите, он вам этого не забудет».

Секретарем Думы был избран октябрист Дмитрюков, порядочный и умный, но очень скромный, а посему незаметный человек. Революция произвела на него крайне тяжелое впечатление, и летом 1917 г. он покончил с собой. Старшим помощником его был избран Замысловский, но уже через год он переизбран им не был. Старший помощник входил в состав «совещания» Думы, и другие члены его за этот год могли убедиться, насколько роль Замысловского в любом думском собрании вредна, и настояли на его замене.

Когда вскоре после этого происходили выборы в комиссии, в комиссию по Военным и Морским делам вновь не были выбраны представители кадетов и социалистов. Это вызвало горячие прения, после которых кадеты были в нее большинством Думы допущены, но социалисты и трудовики остались вне её, что было мотивировано тогда тем, что эти партии были тогда против постоянных армий.

После выборов президиума Думы, в особой комиссии, избравшей меня председателем, обсуждался вопрос об адресе Государю. Были представлены три редакции: октябристская обходила наиболее острые пункты об образе правления, тогда как правые подчеркивали, как всегда, что новые основные законы оставили без перемен прежний абсолютизм, тогда как левые, наоборот, выдвигали на первый план мысль о его отмене и установлении конституционного строя. Поддерживание того и другого, мы, октябристы, находили в тот момент неудобным, но наша мысль не нашла отклика ни направо, ни налево, и в результате все три редакции провалились. Доложить об этом Общему Собранию Комиссия поручила мне, что я и выполнил в очень осторожной форме, и прений мой доклад не вызвал.

После этого состоялось представление членов Думы Государю, на этот раз в Зимнем Дворце. Тогда как в 3-й Думе представлялись только заявившие о том желание, теперь были приглашены все мы, но социалисты и трудовики от представления уклонились. Мы стояли в один ряд по губерниям, и Родзянко называл нас проходившему мимо нас Государю, задававшему некоторым вопросы. Меня он вновь спросил, мои ли братья были в гвардейских полках?

За пять лет работы 3-й Думы в нее было внесено правительством 2500 законопроектов, из коих 2200 были рассмотрены и стали законами. Из остальных — некоторые застряли в Гос. Совете, а другие, пройдя через соответствующие думские комиссии не были рассмотрены Общим Собранием. Таким образом, надлежало выяснить вопрос о преемственности думских работ. Вопрос о нерассмотренных 3-й Думой докладах ее комиссией разрешался просто: их передали как «материал» в комиссии 4-й, вопрос же о законах, находившихся в Гос. Совете был юридически более сложен. Было решено, что Согласительные комиссии между обеими Палатами будут рассматривать их лишь в пределах разногласий, но при этом было ясно, что большая или меньшая уступчивость думских представителей будет подсказываться их согласием вообще с содержанием закона, прошедшего через 3-ю Думу.

За время 4-й Думы до начала войны, кроме Н. Маклакова, назначенного министром внутренних дел и о котором я уже упоминал, других интересных назначений министров не было, если не считать, что уже знакомый Думе граф П. Н. Игнатьев с поста директора Департамента земледелия был повышен в министры народного просвещения. Человек умный и тактичный, он прекрасно понимал, что давно прошло то время, когда петербургские канцелярии могут править, не считаясь со страной и с местными её силами, а также и с её общественным мнением. Это создало его успех и в Департаменте земледелия и в Министерстве народного просвещения, в котором он без промедления провел давно необходимые новые программы преподавания в средних учебных заведениях. Позднее, когда он председательствовал в Эмигрантском Кр. Кресте, мне не раз приходилось горячо спорить с ним, ибо я часто находил его слишком снисходительным к некоторым непорядкам, но эти споры никогда не ослабляли моего глубокого уважения к нему, и я посейчас считаю покойного одним из самых крупных деятелей предреволюционного периода.

С Маклаковым, кроме думских заседаний, мне пришлось встретиться только раз, за обедом у моего сочлена по Думе И. И. Капниста. Был там тогда и кн. Н. Б. Щербатов, выборный член Гос. Совета, незадолго до того назначенный главноуправляющим Государственных Коннозаводств, и в 1915 г. сменивший Маклакова в Министерстве внутренних дел. Насколько разговор с Щербатовым и другими приглашенными был оживленным, настолько Маклаков был сдержан; у меня даже осталось впечатление, что он боялся даже в этом, в общем свободном обмене мнений, скомпрометировать себя какой-либо откровенной фразой.

Маклакова выбрал, как известно, лично Государь. Не помню, состоялось ли его назначение до замены Коковцова на постах председателя Совета Министров Горемыкиным и министра финансов Барком, но, несомненно, что Горемыкин против работы Маклакова не возражал, хотя и должен был бы понимать, что она мало кем в стране одобрялась.