Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Наряду с Гучковым, человеком с большим общественным именем, Тимрот, усердный чиновник немецкой складки, но далеко не светило, ни для польского общества, ни для деятелей Красного Креста ничего не представлял, и посему естественно, что в Варшаве он никакой роли играть не мог, тем более, что и армия, при которой он должен был работать, еще не собралась. Поэтому вполне понятно, что Гучков отказывался передать ему учреждения, уже поступившие в его ведение и необходимые ему, ибо со дня на день можно было ожидать начала крупных боев во 2-й армии. Между тем, Дашков из Вильны, стараясь наладить отношения между Тимротом и Гучковым посылкой телеграмм обоим, достиг лишь того, что Гучков обиделся и прислал Дашкову резкий ответ, а следом за ним приехал улаживать отношения его помощник князь И. А. Куракин, мой товарищ по 3-й Гос. Думе. Тогда Дашков и предложил мне съездить в Варшаву и переговорить с Гучковым и успокоить его. Я принял это предложение с удовольствием, ибо работа с Дашковым оказалась, вопреки всем моим ожиданиям, совершенно мне не отвечающей.

Несмотря на пожилые годы, у Дашкова совершенно не оказалось умения работать, а тем более руководить крупным делом; притом у него были все привычки старого барина — он любил поспать, хорошо покушать и долго посидеть после еды. Не было в нем желания отказаться от всяких удобств, что было, безусловно, необходимо во время войны, и, кроме того, у него не оказалось совершенно знакомства с условиями боевой обстановки, а посему мне пришлось вводить его в нее. Дашков был офицером Кавалергардского полка, но дальше полкового адъютанта не пошел и военное дело совершенно забыл. В результате, мне пришлось проводить с ним все мое время, сидеть у него в кабинете целые дни, уставать страшно, а вместе с тем, ложиться вечером в кровать с сознанием, что сделано за день очень мало. При этом я совершенно лишился своей личности и в том отношении, что я не мог теперь ничего делать самостоятельно, ибо Дашков оказался очень ревнивым к власти и не позволял мне ничего делать без него. Получилось положение, которое меня совершенно не удовлетворяло, и я стал подумывать о перемене работы. Предложение Дашкова шло навстречу этой мысли, и я за него уцепился, надеясь в Варшаве найти что-нибудь более подходящее.

Выехал я на следующий же день вместе с профессором Цегефон-Мантейфелем, который вез с собой группу профессоров-хирургов для распределения их в Варшаве в качестве консультантов по отдельным армиям. В числе их был профессор Миротворцев, с которым мне позднее пришлось много работать, и профессор Бурденко, занявший после революции место начальника Главного военно-санитарного Управления. Кажется, это было 18-го августа, и в этот день, к вечеру, мы узнали впервые про Самсоновскую катастрофу. Понятно, что бодрое до того у всех нас настроение сразу резко понизилось, тем более, что никаких деталей мы не знали. На некоторых станциях настроение было тревожное, ибо между железной дорогой и немецкой границей наших войск не оставалось.

На следующий день в Варшаве увидели мы и реальные результаты боев 2-й армии — раненых из левофланговых ее корпусов. Составить себе картину того, что произошло, было, однако, еще совершенно невозможно; не могли сказать мне даже того, какие корпуса погибли, хотя и стало выясняться, что кроме двух корпусов, погибших целиком, сильно пострадали и другие корпуса 2-й армии. Однако сразу же по приезде я узнал, что войска 9-й армии перебрасываются в направление Люблина, где в это время началось генеральное наступление австрийцев, и что посему Тимрот оставляет Варшаву, где остается один Гучков. Таким образом, главная цель моей миссии отпадала, и я, познакомившись с положением дел в Варшаве и с кипучей деятельностью, развитой Гучковым, отправился вместе с Цеге-фон-Мантейфелем в Белосток переговорить с генералом Даниловым о текущих дедах. Получив с него все необходимые указания и узнав, что в состав фронта войдет и вновь формируемая 10-я армия, я, вместе с тем, впервые получил здесь некоторую картину той катастрофы, которая произошла.

Выше я говорил уже, что план нашей мобилизации был рассчитан на необходимость в первом периоде войны отходить, ибо наша мобилизация приблизительно на неделю отставала от германской. Однако так как сразу после объявления войны выяснилось, что против нашей армии германцы оставляют лишь слабые силы и всю массу своих войск направляют против Франции, то пришлось нам, вместо отхода, переходить в наступление, к чему мы совершенно не были готовы. Началось оно, как я уже говорил выше, наступление 1-й армии генерала Ренненкампфа через две недели после начала войны, приведшим после удачного боя у Гумбиннена к занятию нами всей Восточной Пруссии вплоть до Инстербурга, причем кавалерия наша доходила до окрестностей Кенигсберга (в частности, мой брат с принятым им после Каушена эскадроном занял Фридлянд, где в 1807 году был разбит наш прапрадед).

Однако двигаться дальше Ренненкампф не решался без поддержки бывшей на его левом фланге 2-й армии, а так как она задерживалась, то и он остановился. Это замедление вызвало недовольство свыше, ибо положение во Франции становилось грозным, оттуда неслись просьбы о помощи, на которые было необходимо ответить. Посему Верховным Главнокомандующим и было дано приказание о беззамедлительном наступлении в Восточную Пруссию 2-й армии, на скорейшем выполнении которого он и настаивал. Штаб Северо-Западного фронта отлично сознавал, как, впрочем, и сам Верховный Главнокомандующий, что наступление это не подготовлено, но под давлением свыше, против которого он сперва тщетно протестовал, также налегал на Ренненкампфа и Самсонова, а после первых удач 1-й армии уже, главным образом, на последнего из них.

Не будучи в состоянии уклониться от исполнения этого приказания, Самсонов и начал наступление, как мне говорили видевшие его в эти дни люди, без какой-либо веры в его успех. Вся его армия состояла в эти дни из пяти корпусов, из которых правофланговый, 6-й армейский, был отделен расстоянием в 30 верст в обе стороны от ближайшего корпуса 1-й армии и от своего соседа с левой стороны, 13-го корпуса, за этим опять был пустой промежуток около 10–15 верст до 15-го корпуса, за которым шли еще два корпуса. Главное свое внимание Самсонов устремил на свой левый фланг, против которого были главные германские силы. Однако так как наступление Ренненкампфа после первых успехов остановилось, то германцы получили возможность оторваться от него и бросить часть войск против Самсонова, не ожидая прибытия в Восточную Пруссию 2-х корпусов, взятых им с Западного их фронта, что явилось там одной из главных причин их неудачи на Марне. В первые же дни наступления Самсонова немцы отходили почти без боя, особенно на правом фланге армии, которая быстро шла за ними, исполняя полученное ею и настойчиво повторяемое приказание, теряя при этом связь с тылом и не будучи в состоянии держать ее в полной мере также между отдельными своими корпусами. Уже 13-го августа 13-й корпус дошел, например, до Алленштейна, который и занял. Но уже на следующий день германцы перешли в наступление и началась катастрофа. 6-й корпус и оба левофланговые — 1-й и 23-й, понеся большие потери в личном составе, а частью и материальные, смогли отойти. 15-й корпус, на который пал главный удар, после упорного боя, в котором он понес громадные потери, должен был, обойденный со всех сторон, несмотря на свой героизм, сдаться по израсходованию всех снарядов и патронов. 13-й же корпус, которым командовал генерал Клюев, как тогда говорили, сдался почти без боя, потеряв в первый же день свои парки и обозы, захваченные немцами в Алленштейне.