Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

На 60-верстном пути из Радома через Илжу в Островец все было совершенно тихо, как будто войны и не было. Красивые развалины старинного замка на холме над Илжей переносили скорее наши воспоминания во времена средневековья, заставляя забыть настоящее. Уже ближе к Островцу обогнали мы обоз кавалерийского полка, кроме же него все было мирно и тихо. Подъезжая к Островцу, мы увидели дымящиеся вновь трубы местного чугуноплавильного завода. Несмотря на мобилизацию и на кратковременный визит немцев, завод этот, принадлежавший обществу Островецких горных заводов, продолжал тогда работать, исполняя якобы, как нам говорили на месте, заказы нашего Военного министерства. Позднее это обстоятельство вызвало внимание контрразведки, и тогда стали говорить, что значительная часть акций общества в немецких руках и что посему они и не повредили его, уходя из Островца. Были некоторые нарекания и подозрения на директора завода, которого одно время собирались арестовать. Как бы то ни было, однако завод продолжал работать, хотя и не полным темпом, ибо значительная часть рабочих была призвана по мобилизации, другие же сами ушли домой для замещения призванных.

В Островце я застал уже всех моих сотоварищей и направленные сюда 3 подвижные лазарета, пришедшие частью накануне, частью за несколько часов до меня. Посему первым делом моим было начать снабжение этих лазаретов обозом. Благодаря энергии врачей этих лазаретов, удалось выполнить это в несколько дней и притом очень дешево; после сего эти 3 лазарета вместе с двумя другими, закупившими обоз в Люблинской губернии и шедшими оттуда походным порядком, составили надежный кадр подвижных лечебных заведений Красного Креста при армии. Островец, как единую железнодорожную станцию в районе армии, предполагалось сделать ее главным эвакуационным пунктом, и посему сюда вызвали из Варшавы летучий отряд добровольцев, о котором я говорил выше и который быстро оборудовал в станционных пакгаузах, которые на всем театре войны сыграли неоценимую роль в качестве приютов для раненых, и перевязочные, и питательные пункты.

Пока все это шло, я отправился в Сандомир, дабы выяснить тут обстановку. Этот любопытный, расположенный на высоком, местами обрывистом берегу Вислы, город был занят нашими войсками 2-го сентября. Ночью на это число его атаковали 11 рот 72-го Тульского пехотного полка. Прорвав неприятельские линии, наши молодцы ворвались на окраины города и заняли кладбище и район около церкви св. Павла. Однако атака эта оказалась изолированной. Гвардейские стрелки, которые к этому времени должны были подойти к расположенной против Сандомира галицийской станции Набжезе, своевременно не поспели, и австрийцам удалось бросить против тульских рот 3 полка венгерских гонведов.

В результате тульцы были выбиты из занятой ими окраины и потеряли сверх большого числа убитыми еще несколько сот пропавших без вести. Город же был затем почти сразу оставлен австрийцами уже без боя, как только они заметили подход стрелков. В Набжезе они оставили неповрежденными и порядочные склады боевых запасов и громадные склады фуража и провианта, которыми наши войска и стали сразу же пользоваться, ибо наладить правильный подвоз всего по длинной линии от Люблина и Холма было задачей весьма трудной и сразу неосуществимой.

Когда я приехал в Сандомир 4-го сентября, то нашел его еще очень грязным — как всегда бывает с городами, только что оставленными какой-нибудь армией. На некоторых зданиях в особенности на старинной ратуше был заметен след артиллерийского обстрела, но, в общем, город пострадал мало. На австрийцев здесь мало жаловались; рассказывали только, что они по неизвестной причине арестовали ночью и затем увезли с собой местного аптекаря. В булочных и кондитерских можно было сперва получить все, что угодно, но затем, когда начали проходить большие массы войск, то получение белого хлеба стало затруднительным. Нужно, впрочем, сказать, что в течение 2-х лет моего пребывания на фронте такие затруднения являлись обычно непродолжительными, и на фронте нормально бывало все необходимое и даже многое из того, без чего можно было бы обойтись.

При нашем приезде нам отвели сперва здание высшего женского начального училища, где мы и приютились вместе с частью прибывшего уже медицинского персонала. Та к как, однако, здание это было наиболее подходящее для какого-нибудь лечебного заведения, то мы и предоставили его подошедшему вскоре Нижегородскому лазарету, сами же перебрались сразу в расположенное поблизости помещение штаба бригады пограничной стражи, где нам отвели квартиру командира бригады. Здание штаба, ранее занимавшееся каким-то упраздненным католическим монастырем, было несколько повреждено артиллерийскими снарядами. В кабинете командира бригады была большая пробоина, другая же виднелась в углу около крыши церкви штаба, устроенной также в этом же здании. Вся квартира была оставлена почти в том виде, в каком в ней жили, уезжать приходилось наскоро, и увезти почти ничего не удалось.

Позднее в свободные часы мы осмотрели подробно все здание, под которым оказались большие подземные ходы. Говорят, что раньше они выходили к Висле, но что теперь они замурованы, и пробраться далеко вглубь нельзя. Рядом со штабом была расположена бывшая монастырская церковь, под которой тоже идут подземелья, в которых были погребены разные видные в свое время обыватели Сандомира и его окрестностей. Среди них находится тело «Морштынушны», то есть дочери воеводы Сандомира, представителя угасшего ныне знатного польского рода Морштынш. Оно сохраняется нетленным уже несколько сот лет, и до последнего времени имело, говорят, близкий к естественному цвет кожи. К сожалению, недавно одному из ксендзов пришла фантазия для чистоты вымыть ей лицо теплой водой, после чего кожа сразу потемнела и имела теперь темно-бурый цвет.

Тут же в одном из гробов мы увидели два скелета, один побольше, а другой поменьше. Как нам объяснил местный ксендз, его предшественник, когда некоторые из гробов окончательно сгнили, переложил из них кости в лучше сохранившиеся. Это простое распоряжение породило, видимо во время нашего пребывания в Сандомире, довольно курьезную легенду, которая попала затем и на страницы одного из наших исторических журналов. По ней кто-то из бывших магнатов этого края уличил свою жену в измене, казнил ее вместе с ее любовником и для вечного позора приказал похоронить их вместе в одном гробу. Когда я спросил об этой легенде ксендза костела, то он страшно удивился, ибо, как оказывается, он впервые о ней услышал. Ничего не знали про нее ни местный епископ, у которого ксендз навел справки, ни вообще Сандомирские старожилы. Пустил же ее в обращение, надо думать по недоразумению, состоявший в штабе Гвардейского корпуса генерал князь Долгорукий, утверждавший, впрочем, что ему передал ее сторож костела. Напечатал же эту легенду князь Касаткин-Ростовский в «Историческом Вестнике».